Морская политика России 80-х годов XIX века

5/17 апреля И.А. Шестаков отмечал: «Гирс считает по своим известиям Болгарский вопрос конченым, а Государь не верит. Гирс как ребенок радуется минутному успеху протокола и не хочет допускать последствий»[631].

Очевидно, в эйфории от кажущегося достижения главной цели министр иностранных дел считал себя связанным проявленной державами готовностью идти ему навстречу, и желая скорейшей ликвидации очага напряженности на Балканах последовал за Лондоном. 7/19 апреля он консультировался с И.А. Шестаковым по поводу выдвинутых англичанами требований и получил совет согласиться на предъявление грекам ультиматума, оговорив необходимость уточнения подробностей. В частности, управляющий Морским министерством считал недопустимым захват греческих торговых судов. Н.К. Гирс, несомненно, с высочайшего одобрения, так и поступил, что вызвало удивление адмирала: «Как и кто ведет у нас дела, коли мои советы, искренние, но основанные только на поверхностном знакомстве с делом, принимаются и тотчас приводятся в исполнение»[632].

Поспешность принятого решения выяснилась быстро. 15 апреля броненосные фрегаты «Нептун», «Фридрих Карл», «Кайзер Макс» и «Анкона» прибыли в Пирей, где застали «Пластун», который к ним присоединился. Ультиматум был предъявлен и отвергнут греческим правительством, о чем Н.И. Казнаков 16 апреля телеграфировал в Главное Адмиралтейство и в Ливадию, где находились Александр III, И.А. Шестаков, Н.К. Гирс и вызванный туда Е.К. Бюцов. 18 апреля Н.К. Гирс передал командующему отрядом через Г.П. Бахметева, чтобы он не принимал деятельного участия в блокаде и до особого распоряжения оставался в Суде, а «Пластун» держал в Пирее. 24 и 25 апреля это распоряжение было подтверждено. По истечении срока ультиматума посланники держав выехали из Афин. Блокада же из-за свежей погоды началась позднее, 28 апреля. Покинув Судскую бухту эскадры растянулись вдоль побережья Греции и приступили к захвату торговых судов. Н.И. Казнаков запросил было разрешения идти в Фалерскую бухту, но получил отказ, смысл которого поясняет замечание И.А. Шестакова, писавшего, что «порывы Казнакова подчиниться Эдинбургскому, в чаянии, вероятно, аксельбантов, и прорваться к глупой жене, мешающейся чрез добрую королеву в политику … пока устранены»[633].

1 мая командующий отрядом получил инструкцию Министерства иностранных дел: ни под чье командование не становиться, избегать всяких насильственных мер по отношению к греческим судам, как можно чаще возвращаться в Суду. «Пластун», несмотря на блокаду, предписывалось оставить в Пирее, на случаи эвакуации королевской семьи[634].

Клипер «Пластун», участвовавший в блокаде греческого побережья

2 мая Н.И. Казнаков на «Дмитрии Донском» ушел в Суду, а затем к острову Зеа, где патрулировал «Темерер». Сообщив герцогу Эдинбургскому о своем присоединении к блокаде, адмирал выбрал для наблюдения пустынный участок побережья Пелопоннеса, о чем известил вернувшегося в Афины Е.К. Бюцова. Но посланник счел соглашение с герцогом неуместным и рекомендовал Н.И. Казнакову под каким-либо предлогом провести несколько дней в Суде, надеясь, что с возможным изменением ситуации исчезнут и основания для блокады. И хотя ждать этого момента пришлось до 24 мая, «Дмитрий Донской» участия в репрессалиях так и не принял.

Действия англичан в непосредственной близости от черноморских проливов вызывали в Петербурге немалую тревогу. Еще 13/25 января 1886 года И.А. Шeстаков отмечал: «Государь все боится, что англичане захватят Дарданеллы, но тогда нужно на все решаться». Однако под этим «все» он понимал не Босфорскую операцию. Осенью 1885 года, когда «ярый Обручев подал записку о необходимости воспользоваться обстоятельствами и ударить прямо на Босфор. Не менее азартный Куропаткин, чая командовать экспедициею, поддерживал его», управляющий Морским министерством «предуведомлял, что мы, с морской стороны, не можем быть готовы ранее года», имея в виду постройку канонерских лодок и миноносцев. Поэтому, задумав в те дни поездку во Владивосток, адмирал «счел долгом совести высказать чистосердечно мой взгляд на предприятие и представить все последствия неудачи». Вечером 10/22 февраля он послал Александру III письмо и в полночь получил ответ, гласивший: «Можете быть уверенным, что ваше задушевное и искреннее слово не пропадет, и я буду руководствоваться в решении этого вопроса вашим мнением. Будьте уверены, что я не поведу Россию на рискованные предприятия и выжду дня, когда мы будем готовы и уверены в полном успехе предприятия»[635].