Морская раковина. Рассказы

— Это хорошо, мой мальчик. Это лучше всего. К врачу ведь денежки стекаются по капле… А адвокат сразу может заработать столько, что хватит на целый год… Знай себе получай монетки…

Дон Рубуэрто отмахивался от москитов, стараясь не дать им приблизиться, а они злились и жужжали, жужжали не переставая…

Минуту длилось молчание. Потом он сказал:

— Я тоже побывал в шкуре тех, кто имеет дело с гербовой бумагой.

И он заговорил о своих победах, о своих триумфах. Старик с мельчайшими подробностями рассказывал о наивной храбрости, о хитрых проделках доморощенного деревенского адвоката.

— Но самым лучшим моим делом было дело одного фальшивомонетчика.

— А что это было за дело, дон Рубуэрто?

— А вот слушай… Полиция схватила этого самого парня… Если не ошибаюсь, его звали Суарес… Так вот, они его схватили со станком, с инструментами, в общем, со всем, что было… Здорово его избили, связали и надели колодки…

— И что же?

— В тот день я шел в Хухан немного поразвлечься, этот парень увидел меня и окликнул, чтобы попросить совета… Я ему сказал: «Тебе надо говорить, что ты лишь делал фальшивые деньги, но не менял их, потому что закон наказывает только за обмен…» На него уже завели дело, составили протокол и все, что полагается; но та пуля, которую я отлил, сбила следователя с толку, бумажный червь растерялся… Вот оно как! Парень был так благодарен, что заплатил мне столько, сколько составляет моя пенсия, которую они отобрали…

В кухне появилась жена дона Рубуэрто.

Он окликнул ее:

— Ты помнишь, Роса, этот случай?

Женщина подошла поближе.

— Какой?

— Ну, этот, с фальшивомонетчиком, с тем самым, которого я, можно сказать, вытащил из тюрьмы… Помнишь?

Она колебалась. Глаза говорили — нет, но губы ответили:

— A-а, да-да!

И она вернулась на кухню.

Снизу тянуло холодом. Мы перешли в крытую галерею и там, удобно устроившись в гамаках, продолжали нашу беседу; дон Рубуэрто иногда прерывал свой рассказ, чтобы дать мне очередной совет:

— Надо уметь расставлять сети. Адвокатом для того и становятся, чтобы расставлять сети.

Вдруг он замолчал, приподнялся и начал прислушиваться. Потом посмотрел на болото.

— Слышал?

— Что, дон Рубуэрто?

— Там кайман.

— Нет…

— Да. Он жирный, дьявол. Питается телятами. А иногда даже нападает на маленькие лодки…

По воде пробежал волнистый след. Дон Рубуэрто смотрел на него, пока он не исчез, а потом прошептал:

— Николас пошел в атаку.

— Какой Николас?

— Кайман… Я всегда его, паршивца, так называю: Николас…

— А-а…

Через несколько минут, заканчивая какую-то невысказанную мысль, дон Рубуэрто произнес, похлопывая меня по спине:

— Адвокат, мой мальчик, должен быть, как кайман.

Он улыбнулся безо всякой злобы, далеко отшвырнул потухшую сигару и добавил, словно сомневаясь:

— А впрочем, кто знает, может быть, как ягуар, который нападает ночью… и всегда сзади…

Бродячий оркестр

х было девять: восемь мужчин и один подросток четырнадцати лет. Его звали Корнелио Пьедраита, он был сыном Рамона Пьедраиты, который бил в большой барабан и громыхал тарелками. Мануэль Мендоса играл на трубе, Хосе Аланкай — на флейте, Сегундо Аланкай — на баритоне, Эстебан Пачеко — на басе, Редентор Миранда — на тромбоне, Северо Марискаль выбивал дробь на тугой коже маленького барабана, а Насарио Монкада Вера дудел на рожке.

Корнелио Пьедраита не играл ни на каком духовом инструменте, и вообще ни на чем не играл. На его попечении была бутылка с тростниковой водкой, которая, словно трубка мира, гуляла по кругу при каждом удобном случае. Кроме того, он носил, правда, без особой охоты, тяжелые громоздкие инструменты отца, потому что у старика была чахотка и он с каждым днем все больше и больше страдал от приступов кашля. Таким образом, Корнелио был незаменимым и самым важным лицом в оркестре.

Музыканты использовали парнишку для всевозможных дел, а он, услужливый и добрый по натуре, безотказно исполнял все просьбы, проявляя недовольство лишь в случае плохого настроения.

Единственно, чего он действительно не любил — это таскать на своей спине большой барабан. Против всего остального Корнелио не возражал: приходилось ли ему тайком, прячась от злых собак и любопытных взглядов, отнести индейской красотке любовное письмо Пачеко, лирического тенора, игравшего на басе; или, словно герольд, вышагивать, а иногда и бежать впереди оркестра, объявляя о его прибытии; или рыскать по обнесенным оградой пастбищам в поисках теленка, свиньи, козленка или другой какой-нибудь живности, которую можно прирезать длинным ножом… и сделать потом обед для девяти голодных желудков, потому что есть было нечего, что, кстати сказать, случалось довольно часто.

Когда оркестр бродил по засушливым приморским районам, Корнелио Пьедраите приходилось выступать в роли скотокрада.

— Эти чоло из Чандуя порядочные негодяи, — говорил Насарио Монкада Вера, считая и пересчитывая никелевые монетки, — нам удалось выбить из них всего лишь три сукре.

Северо Марискаль, такой же веселый, как его барабан, когда на нем выбивают зорю, беспечно отзывался: