Морская сила(Гангутское сражение)

Рука вдруг вздрогнула, опустилась. Апраксин пе­ревел взгляд на слюдяное оконце, тоскливо вздохнул.

Петр сообщал о смерти Памбурга: «Господин Пам-бург на пристани Нюхчи от генерала Ламберта зако­лот до смерти, которой он сам был виною, о чем, чаю, вам не безызвестно».

Апраксин грустно усмехнулся: «Ты первым повес­тил меня, Петр Лексеич, в этот раз не угадал. — Шмыгнул носом. — Вот так-то добрые знакомцы ни за што ни про што живота лишаются».

Федор Матвеевич снова вздохнул, перекрестился. В дверях появился Козьма с охапкой дров, и Апракси­ну пришла мысль разделить с кем-нибудь свою уны­лость.

— Ты сбегай-ка к Федосею, покличь борзо его да крикни прислугу, собери на стол.

После отъезда Крюйса он стал чаще общаться с ко­рабельными мастерами. Как-никак, а добрую дюжину лет близко знакомы по общему ремеслу, с которым по­неволе они спознались по царской пылкой привержен­ности к нему, а мало-помалу и сами заразились страс­тью к корабельному делу. Из преображенцев Петр боль­ше всех почитал Скляева за мастерство и искусство строения судов, смекалку и умение орудовать на стапе­лях. Федору Апраксину же были созвучны многие свой­ства его характера: трудолюбие и бессребренничество, скромность, бесхитростность и добропорядочность.

В Воронеже Скляев обосновался с семьей, с женой и младенцем, жил он через три дома от адмиралтейца. А иногда, по праздникам, тот гостил у него и немного завидовал семейному уюту корабельного мастера.

Скляев ждать себя не заставил, спустя четверть часа отряхивал в сенях дождевые капли. Узнав о смерти Памбурга, откровенно огорчился:

— Добрый моряк был, а умер по-дурацки.

За столом первой чаркой помянули голландского капитана, а потом выпили за упокой Петра Игнатье­ва. Вспоминали об их добрых делах. Скляев загово­рил о Памбурге:

— Помнится, когда он появился, «Крепость» на воде достраивали. Многое он подсказывал, переделы­вал по-своему, но с пользой.

— Матросом он службу-то начинал. Корабли от киля до клотика прошнырял, — согласился Апрак­син. — По морям далеким хаживал, по окиянам. Дедевонный адмиралом был, так он от его покровительст­ва отказался. Своим горбом чины добывал.

Собеседники выпили еще по чарке. Скляев видел неустроенность жизни адмиралтейца, знал о его не­давнем горе и потому старался хоть как-то утешить старшего товарища.

— Всякому свое на этом свете предписано, Федор Матвеевич, Бог нам всем срок определил. Бона, возь­ми твоего подручного, Петра Матвеевича покойного, царство ему небесное. — Оба вздохнули, перекрести­лись. — Добрый служака был, взыскивал, но не воро­вал, жил по совести. К людишкам ласков был, особли­во к болезным. С Кикиным или с тем же Данилычем не сравнишь. Те себе на уме. Для них простолюдин ничто. Было бы свое благополучие. — Голубые глаза мастера подернулись грустной поволокой. — А вишь, вон Господь-то к себе добрых людей прибирает до сро­ка, ему бы еще жить да жить…

Не чокаясь, помянули Игнатьева, и Скляев пере­вел разговор:

— Как-то там на Ладоге нынче государю прихо­дится?

— Господь ему в помощь, одолеет супостата…

На следующий день почта принесла долгожданную весть из Шлиссельбурга: «Объявляю вашей милости,что, помощию победивца Бога, крепость сия по жесто­ком и чрезвычайно трудном и кровавом приступе (ко­торый начался в 4-м часу пополуночи, а кончился в 4-х часах пополудни) задался на окорд, по котором комен­дант Шлиппенбах со всем гарнизоном выпущен.

Истинно вашей милости объявляю, что через вся­кое мнение человеческое сие учинено и только едино­му Богу в честь и чуду приписать».

Тут же, не откладывая, Апраксин дописал начатое еще на прошлой неделе письмо о делах в Азовском крае: «В гавани, государь, зимуют десять кораблей, да две галеры, да яхта, а остальные зимуют в Азове, для того, что требуют почины».

Адмиралтеец прочитал доклад, скрупулезно вспо­миная, не забыл ли о чем. Вроде бы все упомянул: и про Таганрог, и Троицкую, про крепости, шанцы и гавань. Государь-то все до мелочи помнит. Теперь о своем безутешном горе. Рука дрожала, нахлынули воспоминания о милой, верной и безропотной супруге.

В конце письма выплеснулось одно желание; «Зе­ло, государь, скучно на Воронеже, ежели тебе, госуда­рю, не во гневе, повели мне быть к тебе, государь, ви­деть твои государевы очи, не дай нам в продолжитель­ной печали быть».