«Морская волшебница», или Бороздящий Океаны

— А не велит ли вам ваша волшебница открыть мне, что сталось с ван Стаатсом? Ибо, хотя мы с ним и соперники, которым дорога одна и та же особа, или, вернее, поскольку мы соперники, я не могу остаться равнодушен к судьбе гостя, столь неожиданно покинувшего мое судно.

— Вы совершенно правы, — сказал Бурун, улыбаясь еще многозначительнее. — «Соперники» и впрямь самое подходящее слово. Олофф ван Стаатс храбрый человек, хоть он и не знает морского дела. Тому, кто проявил такое мужество, нечего бояться на судне Бороздящего Океаны.

— Я не собираюсь опекать Олоффа ван Стаатса, но все же я капитан корабля, с борта которого он был… как бы это назвать его исчезновение… мне не хотелось бы сейчас употребить слово, которое было бы неприятно…

— Прошу вас, не стесняйтесь в выражениях и не бойтесь меня оскорбить. У себя на бригантине мы привыкли ко всяким словам, которые оскорбили бы менее привычное ухо. Теперь уже поздно говорить о том, что профессия контрабандиста, чтобы стать почтенной профессией, нуждается в одобрении правительства. Вам было угодно, капитан Ладлоу, сказать, что морская волшебница — это обман; в то же время вы как будто безразличны к тем обманам, которые творятся вокруг вас в мире и, не имея того очарования, далеко не так невинны.

— Едва ли можно назвать оригинальным желание оправдать проступки отдельных людей пороками общества.

— Да, пожалуй, оно скорее справедливо, нежели оригинально. Выходит, истина и банальность — родные сестры! И все же мы вынуждены прибегать к этому оправданию — ведь мы у себя на бригантине еще не научились понимать все преимущества новой морали.

— Мне кажется, есть достаточно древняя заповедь, которая велит отдавать кесарю кесаревоnote 155.

— Эту заповедь наши нынешние кесари истолковывают в высшей степени вольно! Я плохой казуистnote 156, сэр; к тому же не думаю, чтобы капитан королевского крейсера стал отстаивать все, что по этому поводу говорит софистикаnote 157. Взять, например, монархов, и сразу же оказывается, что христианнейший из королей стремится прибрать к рукам столько владений своих соседей, сколько вообще может жаждать честолюбие, громко именуемое славой; а самый католический из монархов прикрывает мантией католицизма больше всяких гнусностей на этом континенте, чем могло бы скрыть самое снисходительное милосердие; и наша собственная возлюбленная королева, чьи достоинства и доброта превозносятся в стихах и в прозе, проливает потоки крови для того только, чтобы островок, которым она правит, раздулся, как лягушка из басни, до чудовищных размеров, а ведь в один прекрасный день его ждет такая же жалкая смерть, какая постигла тщеславную обитательницу болота. Мелкому воришке уготована петля, а разбойника, творящего бесчинства под королевским штандартом, посвящают в рыцари! Человек, наживающий богатство неустанным трудом, стыдится своего происхождения, а тот, кто грабит церкви, облагает данью деревни и перерезает глотки тысячам людей, чтобы урвать свою долю из добычи галеонаnote 158 или войсковой казны, оказывается, приобрел свое золото на поле славы! Слов нет, цивилизация в Европе достигла немалой высоты; но, как ни банально может прозвучать такое суждение, я должен сказать, что обществу, прежде чем так сурово осуждать проступки отдельных своих членов, следовало бы хорошенько поразмыслить о том, какой пример оно подает в целом.

— Мне кажется, расхождение наших взглядов в этом вопросе настолько велико, что мы едва ли скоро придем к соглашению, — сказал Ладлоу, напуская на себя суровость, как человек, который чувствует, что на его стороне весь мир. — Отложим наш спор до более подходящего случая, сэр. Так как же, узнаю ли я что-нибудь об Олоффе ван Стаатсе или судьбой его должны будут заняться официальные представители власти?

— Владелец Киндерхука отважно бросился на абордаж, — со смехом отвечал контрабандист. — Он смело вторгся в жилище нашей повелительницы, а теперь почиет на лаврах! Мы, контрабандисты, живем в своем кругу веселее, чем принято думать, и тот, кто садится за наш стол, редко изъявляет желание его покинуть.

— Что ж, быть может, мне представится случай поглубже заглянуть в эти тайны, а до тех пор — прощайте!

— Постойте! — с живостью воскликнул контрабандист, видя, что Ладлоу хочет выйти из комнаты. — К чему томить вас безвестностью? Наша повелительница подобна насекомому, которое принимает окраску того листа, на котором сидит. Вы видели ее в одеждах цвета морской волны, которые она неизменно носит, разгуливая близ ваших американских берегов, там, где лот достает до дна; но в открытом море синева ее мантии может поспорить с цветом океанских глубин. Так вот, уже появились первые признаки такой перемены, а это означает, что она намерена пуститься в далекое плавание.