Морские небылицы восьмидесятых, или «Антилопа»

Валерий Екимов Морские небылицы восьмидесятых, или «Антилопа»

Первая морская небылица Пять курсантских страниц Повесть

Страница первая Впервые на тумбочке

Ночь.

Тридцать первое августа, точнее уже первое сентября, 1980 года.

Город-герой Ленинград.

* * *

– Эй, Стариков, – слышится откуда-то издалека, – вставай давай, твоя смена на тумбочку топать.

Нас трое дежурных-дневальных по поддержанию порядка в нашей третьей роте новобранцев-нахимовцев.

– Сколько время? – почему-то с трудом хриплю в ответ, не открывая глаз

Вчера вечером мы всем курсом – три роты по сто с лишним человек в каждой – только-только прибыли к началу учебного года в родной город, успешно пройдя полуторамесячные курсы молодого бойца в нашем летнем полевом лагере на берегу живописного озера где-то в лесах Карельского перешейка. Согласно установленной очереди ещё в лагере мы втроём сегодня, точнее уже вчера, после прибытия, заступили на эту вахту.

– Три часа пять минут, – возмущается мой товарищ-дневальный от второго взвода Илюшка Михайлов. – Я тебя уж десять минут, как бужу, толкаю, а ты всё «сейчас», «сейчас»…

Каждому из нас попеременно достаётся строго своё время стоять «на тумбочке», то есть правильней сказать, конечно, дежурить по два часа через четыре на вахте у входа в помещение роты, рядом с которым действительно имеется небольшая неказистая тумбочка. Там, внутри, в тумбочке, хранится всякая ерунда, правильней сказать документация на все непредвиденные случаи жизни.

– Не шуми, народ побудишь, – открыв, наконец, глаза, отзываюсь несколько осмысленно, с трудом отрывая необычно тяжёлую голову от подушки. – Иди уже, ложись, я в норме, проснулся, встаю…

В общем, эта казарменная тумбочка, а может, – бог знает! – документация в ней, которая, как ни крути, всегда хранится вместе с горой ненужного, как нам всегда казалось, хлама – даже молоток и гвозди имеются, не говоря уже о фонарике и флажках! – есть самый главный атрибут нашего дневального. Она там, у входа в помещение роты, словно официальный пограничный столб, знаменующий святая святых: границу дислокации подразделения.

Постороннему сюда нельзя!

Здесь, в казарме, личный состав отдыхает: разговаривает по душам, пишет письма домой – телефонов, напомню, нет! – умывается, бреется, справляет естественные надобности, спит, набираясь сил для новых ратных свершений. А посему граница и гласно – у тумбочки круглосуточно находится часовой-дневальный! – и негласно – в каждом подразделении всегда чувствуется своя, ни с чем не сравнивая и не забывая, аура – всегда на замке.

Одеваюсь быстро, на автомате, уверенными и отработанными за полтора месяца спортивно-лагерной подготовки движениями после оставшейся теперь уже, кажется, давно позади «гражданской жизни». Попутно, не задумываясь, в считанные секунды заправляю свою койку в нижнем ярусе возле ближнего окна к выходу и, максимально сконцентрировавшись, – всё-таки первая ночь в новом кубрике! – пробираюсь в полной темноте на выход к двери, из-под которой едва пробивается тусклая полоска дежурного света коридора.

Наша ротная тумбочка, как ей и положено, стоит на своём месте аккурат возле входных дверей четвёртого, последнего этажа, ведущих на широкую мраморную лестницу старинного питерского особняка прошлого века. Становлюсь спиной к ней, почему-то с трудом концентрируя взгляд на длинном, метров в пятьдесят-шестьдесят в длину и семь-восемь в ширину, коридоре-рекреации. В него выходят с одной стороны небольшие глухие двери взводных кубриков, различных бытовых комнат, туалетов с умывальниками, прочих старшинских кондеек и кладовых, а с другой – четыре высоченных, во всю четырёхметровую стену, старинных окна.

Ну, вроде бы всё на месте, всё хорошо и спокойно, вот только что-то всё-таки не так – голова будто не моя: всё плывёт, словно в густом тумане, сознание слабо отождествляет происходящее с действительностью, к тому же тело трясёт мелкой непривычной дрожью, чувствуется пронзительный озноб, холод.

Что это?

Может, просто не выспался за четыре часа после отбоя и очень хочется спать? Всё-таки в пятнадцать лет сон крепкий, и в три часа ночи, да ещё если тебя только что подняли с кровати, любому захочется спать. Впрочем, всего-то пару дней назад в лагере нас примерно в это же время несколько раз поднимали по тревоге, и мы легко, задорно выскакивали в течение трёх минут на плац в полной амуниции. Тогда, помнится, даже пришлось в качестве посыльного сделать пятикилометровый бросок по ночному лесу, – благо тёмная лесная тропа была достаточно широкой и без разветвлений! – в офицерское общежитие для оповещения руководства роты. И ничего, нормально – сон после рывка в два конца с фонариком в руках, со скоростью олимпийского бегуна от ночных теней косматых карельских елей с остроконечными ресницами, как рукой сняло.

А теперь?