Морские нищие

В августе того же года в Париже праздновали свадьбу короля Наварры с Маргаритой Валуа, второй дочерью Екатерины Медичи. Предстоящий брак никого так не радовал, как гугенотов. Союз французской принцессы с Генрихом Наваррским[53], недавним защитником гугенотского движения, давал большие надежды реформатам Франции. Патриоты Нидерландов радовались вместе с ними.

Людвиг Нассауский, так удачно заняв Монс, спокойно ждал обещанного ему Карлом IX подкрепления. Художник Антоний Оливер ликовал — он помог родному городу сбросить ненавистные цепи Альбы. Даже осторожный, недоверчивый Оранский, вновь двинувший набранную им армию через Рейн и Маас, уверенно вел ее мимо Диета, Тирлемонта, Сихема, Лувена, Мехельна, Термонда, Ауденарде, Нивеля… Принц был окрылен удачей брата и восстанием в Провинциях. Он чувствовал за собой силу войск и с полным убеждением полагался на поручительство Голландских штатов оплатить новые войска. Гугенотский адмирал Колиньи доносил ему, что не сегодня-завтра, согласно обещанию Карла IX, он соединится с принцем во главе тысячи двухсот французских аркебузьеров[54] и трехтысячной конницы. Оранский уже считал себя победителем после стольких лет поражений…

И в ночь на 24 августа, в праздник Святого Варфоломея, все эти надежды разбились. Под звон колоколов в честь августейшего бракосочетания слабовольный, истеричный король Франции крикнул своим ближайшим католическим советникам, уговаривавшим его дать согласие на массовое истребление гугенотов:

— Я согласен!.. Но только чтобы ни одного из них не осталось в живых, кто смог бы упрекнуть меня за это!..

Точно забыв, что всего несколько дней назад он в собственноручном письме Людвигу Нассаускому обещал поддержать протестантов и во Франции и в Нидерландах, забыв, что уже выслал ему свои войска под начальством де ла Ну и Жанлиса, Карл подал знак к избиению. Началась поголовная резня. За три дня в Париже было убито свыше пяти тысяч человек. Бойня перекинулась и в другие города. Число жертв во Франции дошло до ста тысяч. Адмирала Колиньи закололи одним из первых.

Еще не успели улицы Парижа впитать всю кровь, еще волны Сены не унесли кровавых потоков в океан, как весть о Варфоломеевской ночи разлетелась по всем странам.

Английская королева, как протестантка, демонстративно оделась в траур.

В Риме только что избранный папа Григорий VIII, окруженный толпой кардиналов, отправился в праздничном шествии в церковь Святого Марка и лично отслужил благодарственную обедню.

Но нигде весть не была принята с большим восторгом, чем при дворе Филиппа И. Французский посол в Испании писал Карлу IX в Париж:

«Новости о событиях в день Святого Варфоломея пришли в Мадрид 7 сентября. Король, получив это известие, был очень веселым. Он созвал приближенных, чтобы уверить их, что ваше величество — его добрый брат и что никто больше не заслуживает названия „христианнейшего“… Я поблагодарил его и прибавил, что он должен признаться, что обязан сохранением Нидерландов только вашему величеству».

Оранский узнал о парижских событиях еще в пути. Он протянул злополучную бумагу с донесением сопровождавшему его Генриху ван Гаалю и глухо проговорил:

— Это удар кузнечного молота по нашему делу. Судьба похода решена. Предательство короля Франции обезоружит брата, и Монс должен будет сдаться. Несчастные Нидерланды!..

Генрих не мог найти слов утешения. Он не верил больше в помощь извне.

Палатка принца Оранского в лагере близ Герминьи тонула в ночном мраке. Было тихо. Не слышалось даже переклички часовых со сторожевых линий. Падал, шелестя, редкий осенний лист.

Внутри палатки был свет. Пламя свечи, вздрагивая и мигая, освещало узкую походную постель, на которой лежал Оранский, колебало тени на его исхудалом лице, переливалось в волнистой шерсти маленькой собаки, дремавшей в ногах хозяина. Принц спал, как всегда, одетый, готовый каждую минуту к бою. В двух шагах от него спали Генрих ван Гааль, два секретаря и конюший. За пологом палатки громко жевала сено оседланная на всякий случай лошадь. Изредка раздавался хрип и сонное бормотанье смертельно уставших людей.

Принц был осведомлен о положении дел. Вездесущий художник Оливер сумел проскользнуть к нему через заставы врагов, обложившие Монс. Он донес, что гугенотские солдаты в осажденном городе пришли в отчаяние, услышав о вероломстве своего короля, что Людвиг Нассауский так и не дождался помощи от взятого в плен Жанлиса и лежит опасно больной, а смерть Колиньи окончательно парализовала всю протестантскую Францию.

На Оливера возложили новое нелегкое поручение. Он должен был пробраться на север и известить о бедственном положении Монса адмирала де ла Марка и Лазаря Швенди, собравшего вокруг себя сильную конницу «черных гусар».