Морские нищие

Генрих был в отчаянии. Такой нелепый трагический случай! Косынка Гюлизар — живая улика. Как только приедет король, начнется форменный допрос всей коллегии. В Испании люди сознаются даже в том, в чем они неповинны. Грубые, беспощадные руки схватят Гюлизар, схватят Мустафу, Рустама, перероют всю башню, найдут роковую чалму, четки, Коран… И уже не любовной историей заинтересуются судьи, а тайным исповеданием мусульманства. Гюлизар обвинят в умышленном покушении на жизнь инфанта. Раздуют дело до государственного преступления. Вмешается инквизиция. Семью садовника осудят…

Забыв все, кроме желания спасти друзей. Генрих, как прошлой ночью, спустился вниз и со всех ног побежал к башне. Он старался не думать, что сад залит солнечным светом, что из окон коллегии его можно увидеть. Он бежал, задыхаясь, сдерживая биение сердца.

— Немедленно бегите из Алькалы, — крикнул Генрих с порога. — В коллегии скоро будет известно, что мы с инфантом бывали здесь. Вас ждут допрос и обыск.

Жизнь инфанта целый месяц была в опасности. Но наконец принц Астурийский перестал бредить. Опухоль, закрывавшая долгое время глаза, спала, и рожистое воспаление пошло на убыль.

Генриха не допрашивали и по приезде короля вернули шпагу. Он бродил во время болезни инфанта по саду, заходил и в башню садовника. Видел брошенные в спешке бегства вещи: рабель, под звуки которого пела Гюлизар, увядшие букеты старого Мустафы, засыхающую глину на гончарном станке Рустама. Неоконченное блюдо в венке из виноградных листьев Генрих взял на память о людях, к которым успел привязаться и среди которых нашел настоящего друга. И вот дружба оборвалась на полуслове, как недочитанная книга… Осмотрев пол, Генрих нашел и тайник. Под торопливо сдвинутой половицей было пусто. Мустафа унес в неведомый путь святыню своего народа.

Часами сидел Генрих под навесом, где разговаривал ночью с арьеросом, где открыл Рустаму сердце. Тихо, пустынно и мертво стало под стеной с фигурами лепных медведей. Только по-прежнему в кустах мавританских роз гудели пчелы, по-прежнему солнце лилось горячим потоком на листья, траву, цветы… Но из открытой двери башни уже не доносился задушевный голос:

Если б тысячу жизней имела,
Я бы все отдала за любовь!
Но одною, одной лишь владею…

Генрих до боли чувствовал глубину своего одиночества.

А на Родине…

Вместе с Катериной умер, казалось, и гронингенский замок. Рудольф ван Гааль решил начать жизнь сызнова, посвятить остаток ее родине. Что, кроме нее, осталось у него действительно? Имущество? Честь рода? Привязанность сердца? Ничего. Он нищ и слаб, чтобы нести высоко над головой воинственный герб предков. А родина тут, рядом. Она страдает, она гибнет, и каждый честный человек должен отдать для ее спасения все, что еще имеет. А у старого воина хоть и один, но зоркий глаз, у него уши, которые слышат, у него руки, которые могут на что-нибудь пригодиться. Ведь сумели эти руки четыре года назад собрать для принца Вильгельма целый арсенал оружия.

Получив от Оранского ласковый ответ с приглашением переехать к нему и помочь в общем весьма важном деле, ван Гааль недолго колебался. Он собрался в Бреду, куда принц недавно перевез новую жену, Анну Саксонскую, и девятилетнего сына — Филиппа Бюрен. Его задерживал только Микэль, потерявший, казалось, со смертью жены голову. Старому слуге не так-то легко было оставить маленький холм на кладбище ближнего монастыря, где лежала теперь его подруга жизни. И ван Гаалю пришлось применить давно забытую власть господина, чтобы уговорить старика.

— Здесь каждый шаг будет напоминать тебе Катерину и терзать твое сердце. Мы вернемся еще сюда, когда над родиной снова засияет солнце… Патер Иероним клятвенно обещает до конца жизни ходить за могилой.

Ни один из них не догадывался, каких душевных мук стоило патеру Иерониму давать клятву ухаживать за могилой «еретички» и молиться за упокоение ее души. Новое тяжкое ослушание велениям католической церкви еще больше согнуло в те дни его плечи.

Ван Гааль был поражен переменой, происшедшей в Оранском. Принцу едва минуло тридцать лет, а исхудалое лицо уже бороздили морщины. Микэль узнал от знакомого еще по Брюсселю слуги, что принц страдает бессонницей.

— Его светлости есть о чем думать, — подтвердил старый воин. — Вместе с другими нидерландскими вельможами он надеялся, что желанный отъезд Гранвеллы улучшит положение в стране. Но случилось иначе. Зло, исходившее как будто лишь от этого человека, превратилось в многоголовую гидру, по меткому выражению его светлости, и еще свирепее терзает Провинции. Да и в семье принца не все благополучно…