Морские нищие

Иоганн прислушивался. Ему чудилась в отрывочных словах Снейса какая-то определенная твердая мысль. «Эта рвань нам не нужна. Не они защитят страну от Мадрида и Рима»… Значит, от короля и папы?.. Ведь это то самое, о чем грезил и маэстро, что врезалось в сердце самого Иоганна единственной страстной мечтой: защитить родину от насилия и произвола, от креста и меча. Неужели судьба привела его именно в тот дом, где хотят помочь общему делу? Ведь ради этого дела он и ушел от мирного семейного очага Бруммелей. И Иоганн уже не торопился узнавать о ткаче Лиаре. В конце концов, не ткачество цель его жизни!

Снейс настоял на том, чтобы Иоганн остановился пока у него.

— Дальше видно будет, — сказал он приветливо. — Маэстро Бруммель просил не оставлять тебя в нынешнее трудное время без поддержки. Жизнь, правда, не в пример прежнему, и здесь вздорожала…

Он провел Иоганна через узкий мощеный двор в отдельное небольшое здание, где, по старому фламандскому обычаю, и протекала семейная жизнь хозяев. Иоганна удивила чрезвычайная скромность жилища такого богача, как Снейс. Нигде ничего лишнего, ни одной картины, ни одного украшения. В Гарлеме, у тех же Бруммелей, было куда наряднее, чем у человека, с именем которого связывалась иноземная торговля, обширные денежные дела. Мрачно, сурово и мертвенно тихо было в этом гнезде денег и торговых расчетов. Даже роттердамская контора Снейса показалась Иоганну веселее и солнечнее, чем в сегодняшний майский день эта серая крепость.

Они сели за стол. Старик слуга, тощий и сморщенный, как лист высохшего пергамента, внес несколько простых рыбных и овощных блюд. Иоганна начинали уже давить эта тишина и мрак. Он шел в Антверпен, полный светлых надежд, был дружелюбно встречен толпой протестантов, молившихся под открытым небом, и вдруг попал в какой-то погреб. Но вот Снейс обратился к слуге:

— Брат, скажи моей дочери, чтобы она спустилась сюда разделить с нами трапезу.

Иоганн вспыхнул. Наверно, та золотоволосая красавица и есть дочь Снейса. А почему он называет слугу «братом»? Уж не исповедуют ли и здесь протестантскую веру? Как же Снейс не боится, что на него донесут инквизиции?..

В комнату степенно вошла та самая девушка, что назвала его утром невежей. Она вошла в сопровождении той же старухи. Темная комната с низким сводчатым потолком сразу точно озарилась.

Снейс прочел скороговоркой молитву, и все, кроме слуги, заняли места за столом, покрытым грубоватой скатертью. Девушка сидела, не поднимая глаз, и казалась Иоганну завороженной сказочной принцессой, потерявшей дар речи. Старуха заботливо оправляла на ней домашнее канифасовое платье без единого украшения, застегнутое до самого ворота. Только золото волос, заплетенных в косы, венчало ее голову светлой короной.

— Барбара, — обратился Снейс к дочери, — это тот молодой голландец, которого рекомендовал музыкальный мастер из Гарлема. Он может научить тебя пению гимнов и псалмов, сочиненных маэстро во славу истинной веры и благочестия.

Барбара подняла наконец глаза, и на строгом лице ее Иоганн заметил едва уловимую улыбку.

— Как желаете, дорогой отец…

«Да, она хитрит с ним!» — подумал Иоганн и решил отомстить девушке за утреннюю издевку:

— Я уже имел честь видеть вашу дочь…

Глаза Барбары разом потемнели, и она в упор посмотрела на него, точно приказывая молчать.

— Мельком… — поправился Иоганн. — В окне. Когда проходил мимо дома в первый раз.

Иоганн ел, а краем глаза наблюдал за Барбарой. Девушка чинно подносила ко рту маленькие кусочки, а золотистые ресницы ее трепетали от какой-то затаенной мысли. Старуха тоже одобрительно поджимала губы. Видимо, Иоганн сумел угодить той и другой.

Старуха провела Иоганна в его комнату.

Приготовляя для него постель в проходной комнате, на одном из огромных кованых сундуков, возле лестницы на чердачный этаж, старуха не то ворчала себе под нос, не то сообщала:

— Девица на выданье… скучает… Красота истинно небесная. Молокососу и не снилось такое счастье… На такие деньги можно и высокородного барона…

Иоганн лег на сундук и сейчас же уснул. Долгий путь и столько впечатлений последнего дня утомили его. Ему снился темный погреб, без окон и дверей, освещенный лишь золотыми волосами сказочной красавицы, ее насмешливый взгляд из-под опущенных ресниц и чей-то шепот: «Такие деньги… можно самого высокородного гёза…»

Среди ночи он на минуту проснулся с мыслью, что попал в дом, где все в мире считают покупным. Потом сон поглотил его снова.

«Головорезы… вроде Бредероде… Они не нужны… Мы их купим… купим… купим…» — монотонно долбил крючковатым носом Снейс.

Скамья под кипарисом

Патио Лазаря Швенди было пронизано солнечными лучами. Дорожки вокруг грядок с гвоздиками и левкоями искрились, как золотая и серебряная россыпь. Густая тень кипариса и фонтан, бьющий из раковины в руках купидона на дельфине, умеряли зной даже в часы сиесты — полуденного отдыха.