Морские повести

«Нужно тотчас же включиться в работу», — думал Калугин. Все в нем трепетало от каких-то сильных, захватывающих, горячих чувств. Снова в поход, в такой необычайный, рискованный, трудный поход! «Теперь нужно отдать им все, что могу! Все, что могу, и еще в два раза больше, — так сказал Ларионов. С чего начать работу? Я сделаю радиогазету… чтобы отмечать лучших людей, чтобы в ней были стихи, заметки с боевых постов. Нужно посоветоваться со Снегиревым».

Командир корабля задумчиво и быстро одевался. «Сейчас не время заговаривать с ним об Ольге Петровне… Но я дал ей слово, она взяла с меня слово, что при первой возможности расскажу ему все».

— Владимир Михайлович, — сказал Калугин.

Ларионов резко повернулся к нему.

— У меня к вам поручение от Ольги Петровны. Она просит у вас прощения за те свои подозрения…

— Да? — сказал Ларионов, внимательно глядя на него.

— Она продумала все, говорила с подводниками… Она понимает теперь, что вы только выполнили свой долг, не могли поступить иначе…

Ларионов слушал неподвижно. Из-под сдвинутых бровей блеснул на Калугина голубой свет его впалых глаз. Потом капитан-лейтенант стал снова одеваться, натянул через голову толстый шерстяной свитер.

Его гладко причесанные волосы взъерошились, лицо стало очень молодым, залилось румянцем, вдруг приобрело задорное, почти мальчишеское выражение.

— Благодарю, — глядя в сторону, отрывисто сказал Ларионов. — А знаете, хорошо бы наладить в походе радиогазету. Боевую радиогазету. Передавать последние новости, заметки или там стишки о лучших людях. И непременно юмор, смеха, задора побольше! Продумайте-ка это с замполитом, Николай Александрович!

Говоря это, он надел и застегнул меховую куртку, мельком взглянул в зеркало, снова пригладил волосы гребешком и стремительно вышел из каюты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В топках ревел огонь, и широкие струи вентиляции пробирали даже сквозь ватники, накинутые на тельняшки котельных машинистов. Такие знакомые, простые лица друзей, соседей по кубрику, здесь казались заострившимися, грозными, может быть, потому, что розовое пламя в топках бросало на них изменчивые, горячие отблески.

— Ну, сейчас будем отваливать, — сказал Зайцев.

Здесь он тоже казался себе суровее и строже, занятый наблюдениями за питательным и нефтяным насосом, неустанно следящий, чтоб не перегрелись подшипники, чтоб не прекратился к ним доступ масла.

Мичман Куликов, благожелательный и мягкий, когда отдыхал на верхней палубе или в старшинской шестиместной каюте, здесь тоже был совсем другим. Озабоченный, хмурый, он быстро двигался в узких треугольных проходах между гудящими стенками огромных котлов, взбегал и спускался по стремянкам. Отбрасывая большую тень, проходил по стальному кружеву площадок над головой Зайцева.

Сергей Никитин молчал, положив руки на рычаги форсунок. Вспыхивали разноцветные лампочки на щите контрольных приборов, звучали сигналы… Никитин повернул рычаг, сильнее заревело пламя в топках.

Зайцев любил этот мир могучих, послушных человеческой воле механизмов. Странно: за что? За несмолкаемый грохот, за многочасовой, упорный труд в жарком качании стенок, в острых сквозняках вентиляции, когда рокот котлов мешается с чавканьем ходящих над головой волн?

Нет, не за это! За то, что он один из хозяев этого ярко освещенного мира умных и могучих механизмов. За то, что он помогает командиру управлять этим миром, помогает вести к победам, благополучно приводить в базу свой родной корабль!

Сверху был слышен скрежет металла, топот ног. Что там происходит? Он ясно представлял себе, что там происходит, даже находясь здесь, в недрах корабля. «Отваливаем, теперь уж точно отваливаем!» — думал Зайцев, и быстрее бежала в жилах кровь, вновь охватывала та предельная настороженность, которую знал по прежним походам.

— Включен машинный телеграф! — доложил на мостике командиру вахтенный офицер Агафонов.

— Передать в пост энергетики — можно проворачивать паром машину, — сказал Ларионов, стоя на правом крыле.

— Убрать сходню, отдать правый швартов! — проревел в мегафон Бубекин, перевешиваясь через поручни, глядя на полубак, где боцманская команда и комендоры вдруг стали видны яснее под разгорающимся в черном холодном небе розовато-зеленым светом.

Гремел металл о металл. В темноте загрохотала убираемая сходня. С берега на корабль полз длинный стальной трос, тихо повизгивала вьюшка…

Калугин всматривался в темноту. Вот уже двинулась стенка, чуть заметно поползла мимо палубы; чуть заметно ползли мимо палубы окутанные темнотой дома на склонах заснеженных скал…

— Стройся! — скомандовал Старостин.

Его орудийный расчет выстраивался около щита, вдоль устремленного вперед смутно белеющего пушечного ствола.

Как перед каждым выходом в море, они становились в положение «смирно», лицами к почти невидимой в темноте базе. Прощальный, молчаливый салют. У всех орудий, у торпедных аппаратов также выстроились сейчас моряки.