Морские псы

Юлия До Морские псы

«Отрада» звучит, как «отрава». Разве приставка «от» не говорит об отдалении (даже в самом определении есть злосчастное «от»)? «Отрадно» – равно «далеко от радости». Так я считал всю жизнь. Я не знал отрады. Знал только отраву. Но не будем отвлекаться.

Один из моих «приятелей» затащил меня однажды, ранним летом, на побережье – вернее, на тоненькую полоску серого, вперемежку с галькой, песочка. Впереди – темная гладь и нависающие над нею тучи, позади – реденький лесок с неприличными проплешинами, но живописными, надо признать, тропками.

И вот, стою я на мутной мели, по колено в воде, подозрительно теплой для начала лета. Под ногами вязкий песок, склизкость, грязь, водоросли, норовящие задушить щиколотку. «Приятель» зазывал меня на глубину. «Это тебе не ванну принимать!» – хохотал он, брызжа в меня нарочно, как непоседливое дитя. Конечно, это не ванна! Ванна не похожа на суп. В ванне есть нежная пена и мыло, а не песок и бородатые камни.

Я сделал шаг, сделал два. Мелкие песчинки окружали меня, назойливо забиваясь во все щели тела, и без того оскверненного болезнями. Я отмахивался от них, бежал, брыкался, но от этого их рой становился все больше, а вода вокруг меня – все мутнее. Я не видел своих ног.

Непоседа отплыл уже далеко от берега, метров на семьдесят, не меньше. Он лег на спину, выставив на обозрение и без того хмурых туч свое голое пузо, бултыхаясь, как поплавок. «Нырни же, давай, – кричал поплавок, – это же для здоровья, ныряй!»

Здоровье! Чего только люди ни делали ради его сохранения – кто пил урину вместо чая, кто уксус, кто отвар из раковин мидий. От меня же требовалось лишь окунуться. Лишь раз.

С недоверием натянув тугую резину в-воду-нырятельных пластмассовых очков, заткнув берушами уши, зажав ноздри, я все-таки нырнул. Вода почему-то виделась мне желто-зеленой, яркой, не такой, какой казалась с берега; что там с берега, я ведь только что смотрел на эту самую серо-унылую воду, откуда столько красок, столько цвета? Будто художник, писавший луга в преддверии осени, окунул палитру в чан с кристально чистой родниковой водой; затем высыпал в тот же чан короб соли. Быть может, именно так Бог создал море.

Мне чудились странные образы, тени, затейливые изгибы водорослей, трясина. По волнам плыло мертворожденное дитя. Тельце его с девственно торчащей пуповиной было синего – нет, багрового, – нет, пурпурного отлива. В кровавых разводах, слизи, которые распространяли наивными отзывчивые воды вокруг. Лучи пробивающегося через зеркальную гладь солнца освещали мертворожденного мальчика. Тельце мирно плыло по течению. И на сердце на мгновение сделалось так спокойно. Словно затишье перед бурей осознания и громом ужаса. Я, захлебываясь, задыхаясь, выпрыгнул из воды, начал истерично звать на помощь – никого. Даже поплавок скрылся за горизонтом. Но где мои вещи? Где лес? Где я? Обернувшись трижды вокруг своей оси, раскрыв насильно пальцами глаза, я не увидел ничего. Одно лишь море. Дождь. Дрожь в плечах и судорога холода в груди. Я вновь нырнул в неправдоподобно теплую воду, провел предварительно вокруг себя руками – не дай Бог оказаться лицом к лицу с телом!

Ничего, лишь благоговейная муть.

Я снова всплыл, взглянул на небо – дождь не прекращал, стемнело.

И снова желто-зеленые переливы, дребезжание света, теплые течения обдают дыханием милостивого Посейдона. Лживое блаженство. Я заметил волосатую тень невдалеке, она приближалась ко мне с нечеловеческой скоростью. То был морской пес, но не тот, о котором вы подумали, не кошачья акула, малая версия обыкновенной. Предо мной предстал пес – с телом земного пса, но легкими рыбы – врывающийся могучими лапами в морское дно, рычащий пес. Тонны песка вздымались ввысь. Я понял, что был его целью. Я начал кричать, но лишь пузыри немого воздуха вырывались из моего рта. Пес приближался, рыча и скаля зубы. Я не смог вспомнить слов ни одной молитвы, лишь повторял: «Боже, пожалуйста, Боже, пожалуйста»; уже не надеясь.

Тень пса лишь шелохнула подле меня воду. Он пронесся мимо – к маленькому красновато-сине-пурпурном нечту, спасаемому сердобольным течением. Безжизненно и безнадежно. Чудище глубин в один удар челюстей надломило беззащитное тельце, вгрызлось в него, немилосердно раздирая мягкую плоть зубами. Я оцепенел, время, казалось, остановилось. Кислорода в легких не убавлялось, какая отрада. Как раздиралось мое сердце, мне показалось, что ребенок ожил, чтобы кричать. Как ликовало, что пес выбрал не меня. Не меня. Но что это за звуки? Это второй морской пес. Третий, четвертый. Вся свора, жаждущая крови! Апофеоз голода и безумия освещался прожекторами солнца.

Я стоял по шею в воде. Приятель дергал меня за плечо. Я не мог понять, что произошло. Он вел меня к берегу, говоря что-то успокоительное. То есть успокаивающее. Успокоительное я принял после.

Мы сидели на берегу, когда спина морского пса показалась мне из воды. Я больно толкнул приятеля: «Ты тоже это видишь?!» Он лишь потер плечо и ничего не ответил.