Морские тайны

«Но ведь траулер и в самом деле перевернулся!» — хотел сказать адвокат. Эту фразу, видно, не раз повторял и следователь, потому что Голубничий разъяснил:

— Если бы на самом деле слишком резко я повернул, тут бы нас сразу перекинуло. А перевернулись мы позже, когда получили пробоину, и от этого начался крен на правый борт.

«Резонное возражение», — подумал Арсеньев и поспешил записать его в блокнот.

— Но вот эксперты вас упрекают, Сергей Андреевич, что, делая поворот, вы не учли сгонно-нагонного течения, которое должно было снести корабль на камни…

— Ничего я не знал об этом течении, — хмуро ответил Голубничий.

— Как же, а лоция?

— Не знаю. В моей лоции, что была на борту «Смелого», ничего об этом течении не сказано — ни в основном тексте, ни в примечаниях. Проверяла уже комиссия, убедилась, что не вру. А следователь опять тем же попрекает. Да и что течение? Ветер нас на камни гнал, машина не выгребала. И волна шла такая, что течение перед ним — тьфу, пустяк один. Нечего о нём говорить.

«Насчет течения — проверить», — пометил в блокноте Арсеньев и задал следующий вопрос:

— Ещё одно серьезное обвинение: почему вы не выставили впередсмотрящего? Он мог бы заметить подводный камень по бурунам.

Голубничий посмотрел на адвоката, тяжело покачал головой.

— Ведь шторм был, волна десять баллов. Какой же дурак в такой шторм пошлет человека на бак? Его же смоет за борт первой волной. — Капитан уставился в пол и вяло закончил: — Да и не нужен был никакой впередсмотрящий. Что у нас — крейсер, что ли? Борта низкие, расстояние от мостика до бака небольшое. С мостика всё видно лучше, чем с палубы. Я сам вперед смотрел, остальное вахтенному поручил. Так и комиссии объяснил, все со мной согласились. Там люди опытные, понимающие собрались, сами в таких передрягах бывали. Следователь небось их мнение не приводит в своих бумажках, а то бы вы не спрашивали в сотый раз одно и то же.

Он вздохнул.

— А кто был вахтенным начальником? — спросил Арсеньев.

— Старпом.

— Лазарев?

— Он.

— Тот самый, что написал письмо?

— Тот самый.

— Но что же его заставило обвинить в гибели траулера именно вас?

Голубничий не ответил.

— Вы с ним ссорились, Сергей Андреевич?

— Никогда в жизни.

— Ну, может, возникали между вами какие-нибудь трения?

— Не было у нас никаких трений. Склочников я на борту не держал, сразу на берег списывал.

— И долго он с вами плавал?

— Почти три года. Пришел сразу из мореходки и вырос до старпома. Вы тут напрасно копаете: хоть он и написал на меня это, я и теперь про него ничего плохого не скажу. Хороший был моряк, и парень толковый, честный. Не к чему его в грязи марать.

— Он пишет, будто вы покинули мостик…

— Так это же на несколько минут, ходил вниз, к себе в каюту, судовые документы забрать. Сунул их в непромокаемый мешок и скорее обратно, на мостик. А траулер уже положило на борт. Дверь рубки заклинило, так что я разбил окошко и вылез прямо на щит отличительного огня.

— А Лазарев где был в это время?

— Не знаю. В рубке его уже не было. Может, за борт смыло, как и других. Темно ведь. Я вылез на щит и кричать стал, чтобы все плыли к берегу.

Он замолчал, и Арсеньев долго не решался задавать никаких вопросов, потом всё-таки спросил:

— Но если Лазарев, как вы утверждаете, написал неправду, то зачем? Да ещё перед верной гибелью.

— Хотел бы я это сам у него спросить, да придется подождать, пока встретимся на том свете.

— Непонятно, почему же всё-таки он это сделал?

— Не знаю и знать не хочу. Пусть следователь разбирается.

— Следователь дело заканчивает. Теперь во всём будет разбираться суд.

— Станут всё-таки меня судить? — подняв голову, недоверчиво спросил Голубничий.

— Станут, Сергей Андреевич.

— Ну, тогда пусть суд во всём и разбирается.

2

«Да, трудный мне достался подзащитный», — размышлял Арсеньев вечером, снова с карандашом в руках листая пухлое уголовное дело.

Следователь, в общем-то, прав: дело казалось ясным и простым. Голубничий всё отрицал. Но голословное отрицание — отнюдь не лучший способ защиты, нужно убедительно объяснить все свои поступки.

К чему сводились обвинения, выдвинутые против капитана? Арсеньев выписал их на отдельный листок:

«1. При попытке поскорее вернуться под защиту ледяного припая Голубничий сделал слишком резкий и крутой поворот вправо.

2. При повороте он не учел сгонно-нагонного течения, сносившего траулер на камни.

3. Не вел в это время непрерывного наблюдения за эхолотом, в результате чего не заметил опасных подводных камней.

4. Не выставил на носу траулера впередсмотрящего, который мог бы заметить близость камней по бурунам пены».

Итак, четыре пункта. Все они в своё время обсуждались комиссией, и по каждому вину капитана признали недоказанной.

Но вот появилась бутылка с письмом. Пришлось взглянуть на гибель траулера иными глазами, и то, что казалось сомнительным и недоказанным, теперь настораживало.

«Дело ясное», — сказал следователь, однако задача перед ним стояла нелегкая. Доказательства вины Голубничего ему приходилось собирать по крупицам, подчеркивая и выделяя то, что на первый взгляд могло показаться несущественным.