Морские террористы

Шон отогнал эти мысли. У него не хватило духу представить Ёсимото на борту одного из двух пограничных катеров. Но он там. Он поощрял его к взрослению и сам не мог проявить слабость, даже в последние минуты жизни. Как от зубной боли, он скривился, увидев себя с поднятыми руками: «Я хочу еще раз увидеть сына!» Нет, нет, только не это, только не так.

Он подумал о том, что судьба как-то странно распорядилась его последними минутами. Она представила ему широкий выбор: хочешь умереть от шальной пули — прыгай в воду и получи ее либо в море, либо на берегу; хочешь получить пулю из снайперской винтовки — подними голову над бортом и получи. Есть еще один вариант. Японец едва не вздрогнул, услышав голос:

— Шон, не стреляй!

— Конечно! — задорно рассмеялся он и, приподняв руку, похлопал по узкому алюминиевому планширю. — Добро пожаловать на борт!

Блинков выбрался на палубу через искореженную корму, в которую, словно помпой, закачивалась вода. Безоружный, он поднял руки на уровень плеч и медленно пошел на голос японца:

— Коньяк, виски?

— Было бы неплохо, Шон.

Блинков лишь на мгновение задержал взгляд на капитане. Он с нарастающей тревогой осмотрел носовую часть судна, проникая взглядом за линемет с массивным поворотным станком и натяжным механизмом.

— Где мальчик, Шон?

Лицо японца пожелтело. Его ноздри пришли в движение. Глаза впились в переносицу Джеба: еще мгновение, и он спустил бы курок пистолета.

— Ёси я оставил на базе, ты забрал его.

— Где мальчик? — вновь повторил Блинков.

«Вот оно что, — пронеслось в голове Шона. — Ловкий ход».

— Значит, он там, где ты его оставил. Не думаешь ли ты, что я выбросил его в море? Например так, как этот пистолет, — Шон швырнул оружие за борт. — Если это так, то ты глупее, чем я о тебе думал.

Сняв рубашку, он стал на нее коленями и выпрямил спину. Потянув из ножен кодати и приставив острие меча к животу, японец закрыл глаза.

Стержнем Накамуре служил его самурайский дух, поющий разбойничью песню. В его жизни солнце имело цвет золота. И лишь цвет жемчуга, рожденного на дне моря, не поддавался сравнению. Истинный самурай — это и был настоящий портрет Шона, а за его раскладывающимися рамками — жена, сын. Он был свободен без них. А с ними он был рабом любви.

Только к концу пути Шон сбросил с себя фальшивые одежды: он и проститутка в массажном салоне; он и Николь; он и его база; он и еще тысяча вещей, слетающих с него как шелуха.

Накамура прошептал со слезами на глазах: — Прости меня, Ёси...

Он вонзил лезвие в низ живота и двумя резкими движениями сделал себе харакири.

Глава 19 Улыбка Моны Лизы

1

Испания