Морские титаны

— Да ведь он драгоценный человек, этот дон Хесус, а вам известно, сеньор дон Рамон, что ценные предметы утрачиваются скорее других; если не хочешь потерять, надо зорко наблюдать за ними, — заключил коррехидор с усмешкой, от которой мороз пробежал по коже асиендадо.

— Нет, такая мера была бы самоуправством; пока что приходится полагаться на него, позже мы увидим.

— Как вам угодно, дон Рамон, только лучше бы…

— Нет, повторяю вам, и оставим этот вопрос.

Дон Кристобаль склонил голову, асиендадо с трудом перевел дух, как водолаз, долго остававшийся под водой и наконец всплывший на поверхность.

— Этот негодяй, — прибавил дон Рамон, указывая на Каскабеля, — послужит вам проводником, чтобы указать вход в подземную галерею. Смотрите за ним в оба и при малейшем подозрительном движении размозжите ему голову.

Каскабель, ничуть не смущаясь, пожал плечами.

— Что это еще значит?! — вскричал дон Рамон, заметив непочтительный жест.

— Ничего, — грубо ответил индеец, — но я желал бы знать, чем меня вознаградят, если я в точности исполню поручение.

— Сто палок тебе, мерзавец! — крикнул коррехидор, склонный к крутым мерам.

— Ну, а если я не согласен исполнить требование? Ведь я же волен поступать как хочу.

— Если ты не исполнишь…

— Позвольте, позвольте, дон Кристобаль, — со смехом перебил губернатор. — Если ты честно исполнишь возложенное на тебя поручение, вот эти десять унций, которые я отдаю коррехидору, он передаст тебе. Доволен ты теперь, дружок?

— Все лучше, чем сто палок; с вами, по крайней мере, можно разговаривать, не то что с этим — у него одни угрозы на языке.

— Ну, довольно, теперь ступай с сеньором коррехидором. Предписывать вам торопиться, думаю, лишнее, любезный дон Кристобаль.

— Положитесь на меня, сеньор дон Рамон, я не потеряю ни минуты.

— А вы, дон Хесус Ордоньес, вольны идти, вы свободны. Асиендадо не заставил повторять приглашения дважды; он поклонился и немедленно вышел.

Дон Рамон остался один.

Было два часа ночи.

В первую минуту губернатор не знал, на что ему решиться, он пребывал в сильном недоумении. Факты, представленные ему доном Ордоньесом, казались неоспоримыми; не могло быть и тени сомнения относительно виновности мни Лораном, тем флибустьером, который наравне с Монбаром слыл одним из самых страшных предводителей Береговых братьев.

Дон Рамон собрался было пойти к дочери и рассказать ей о случившемся, дабы по возможности объяснить, что при настоящем положении дел никак нельзя щадить человека столь опасного, присутствие которого, особенно в свете ожидаемой атаки флибустьеров, могло быть причиной не только серьезных затруднений, но и, пожалуй, если не поспешить схватить его, самых ужасных событий в городе.

Но затем, подумав, что дочь его спит, что она принимает в этом человеке живое участие, так как видит в нем своего спасителя, дон Рамон решил оставить ее в неведении относительно мер, принятых против него, а уж потом, когда все будет исполнено, он увидит, как ему лучше поступить.

На самом деле дона Рамона более всего страшили слезы и мольбы дочери; у него не хватало духа сопротивляться им.

Таким образом, он оставался довольно долго в мучительном недоумении. Наконец часам к трем утра губернатор велел оседлать трех лошадей, одну для себя, двух для слуг; когда это приказание исполнили, он вышел из дома и поехал к полковнику, который в отсутствие генерала Альбасейте командовал военными силами.

Дон Рамон убедился, что никоим образом не может уклониться от своего долга, и принял наконец решение действовать энергично.

Дом полковника находился в довольно отдаленном квартале. Все уже спали, пришлось стучать у ворот, потом будить полковника и наконец дать ему время привести себя в порядок, чтобы выйти к губернатору в сколько-нибудь приличном виде; все это тянулось страшно долго.

Наконец приступили к объяснениям. Дон Рамон и полковник стали придумывать наилучшее средство захватить флибустьера врасплох прежде, чем он успеет бежать; потом пришлось отправляться в казарму собирать солдат, раздавать им боеприпасы, офицеров снабжать инструкциями — словом, все эти переезды взад-вперед, эти распоряжения и разговоры отняли массу времени. Ночь была уже на исходе, когда войско наконец было готово выступить.

Оно вышло из казарм только часов в пять утра. Были собраны значительные силы в расчете на несомненный успех.

Тысяча пятьсот человек шли, чтобы захватить одного. Правда, имя того, кого хотели схватить, леденило всех ужасом.

Вперед продвигались неслышным шагом и с величайшими предосторожностями.

Губернатор сам хотел присутствовать при исполнении отданных им приказаний. Он ехал верхом во главе колонны.

Когда достигли перекрестка у поворота на улицу, где находился Цветочный дом, войско разделилось на четыре части, каждая из которых пошла своей дорогой, однако таким образом, чтобы сойтись в одной точке, то есть у Цветочного дома.

Через десять минут дом был окружен со всех сторон.

Когда дон Рамон лично удостоверился в том, что вышеозначенный маневр исполнен, он подал знак.