Морские цыгане

Хотя уже и будучи стариком, д'Ожерон, все еще молодой сердцем и умом, сохранил со времен прежней отважной жизни вспыльчивость, которая при малейшем противоречии заставляла кровь бросаться ему в лицо и пробуждала в нем страшный гнев.

— Я очень хочу объясниться, дядюшка, но сделаю это с одним условием.

— С каким? Говори же.

— Вы должны выслушать меня спокойно и не сердиться.

— Где это ты видел, чтобы я сердился, черт побери! — вскричал раздражительный старик, ударив кулаком по столу так, что тот чуть не разлетелся в щепки.

— Вот видите, вы уже начинаете сердиться!

— Отправляйся к черту!

— С удовольствием, — ответил Филипп, делая шаг к двери.

Но дядя торопливо схватил его за полу камзола.

— Полно тебе, оставайся здесь и поговорим, — сказал он кисло-сладким тоном.

— Хорошо, лучше закончить этот разговор сейчас.

— Я тоже так думаю.

— Вы хотите взять Тортугу?

— Хочу.

— Чем?

— Как чем?

— Я полагаю, что вы не имеете намерения захватить остров в одиночку?

— Еще бы!

— Так что же вы собираетесь делать? Испанский гарнизон многочислен, офицер, командующий им, опытен, он всегда остерегается, прекрасно зная, что когда-нибудь мы вздумаем напасть на него врасплох; кроме того, остров отлично укреплен.

— Я знаю все это, дальше!

— Дальше?

— Ты что, хочешь сказать, что Черепаший остров неприступен?

— Я не хочу ничего сказать, нет, я только хочу заставить вас понять, насколько трудна эта экспедиция, особенно теперь.

— Почему же именно теперь?

— Потому, что все наши самые храбрые братья отсутствуют, и здесь никого не осталось.

— Я уже заметил это господину д'Ожерону, — вставил Пьер Легран, выбивая трубку об угол стола.

— А что я на это ответил?

— Вы ответили, что можно обойтись без отсутствующих.

— И опять скажу то же самое — слышишь, племянник?

— Прекрасно слышу, дядюшка.

— Ну, а хочешь ты услышать мое мнение обо всем этом?

— Мне будет очень лестно узнать его, дядюшка.

— Так вот мое мнение, милостивый государь: по причинам, мне неизвестным, но о которых, будьте уверены, я узнаю, вы не желаете, чтобы Тортуга была атакована.

— О, дядюшка! — сказал Филипп, краснея. — Как вы можете предполагать что-либо подобное?

— Полно, полно, племянник! Со мной увертки бесполезны, я достаточно стар, чтобы меня можно было обмануть.

Молодой человек сделал усилие над собой.

— Вы действительно предлагаете нам отнять остров у испанцев? — спросил он резко.

— Конечно.

— Если так, выслушайте меня, дядюшка.

— Ничего другого я не желаю. Вот уже целый час я приглашаю тебя говорить.

— Это дело слишком важное, — продолжал Филипп, — его нельзя обсуждать здесь, куда всякий может войти, и притом трактирщик ненадежен; в Пор-де-Пе полно испанских шпионов, наш план будет тотчас же известен неприятелю.

— Все это очень хорошо. Вот я люблю, когда ты так говоришь.

— Сохраните ваше инкогнито, дядюшка, ваше присутствие здесь должно оставаться в тайне, а мы с Пьером послезавтра созовем наших братьев на островок Мариго.

— Почему послезавтра? Почему на островок?

— Потому что на островке никто не сможет шпионить за нами, там мы будем чувствовать себя как дома и свободно поговорим.

— Хорошо, но послезавтра будет уже поздно.

— Нужно время, чтобы предупредить наших друзей; кроме того, нам нужны достоверные сведения о состоянии обороны Тортуги.

— Правда, но кто нам доставит эти сведения?

— Я, черт возьми! Я проберусь на остров, и — можете быть уверены! — от меня ничто не ускользнет.

— Мы отправимся вместе, — с живостью сказал Пьер.

— Благодарю, но я отправлюсь один, так будет гораздо лучше, один человек всегда может спрятаться, двое же рискуют попасть в засаду.

— Как хочешь, друг.

— Ну как, решено, дядюшка?

— Да, решено, Филипп, ей-Богу, ты настоящий молодец! Теперь мне жаль, что я сердился на тебя.

— Ба-а! Забудьте об этом, дядюшка, я уж и сам не помню.

— Решено, послезавтра.

— Непременно.

— Только не дай себя убить.

— Не так я глуп! Испанцы меня не увидят.

— Что мы будем делать теперь?

— Уйдем. Становится поздно, и вам надо отдохнуть.

— Итак, ты предлагаешь мне гостеприимство, Пьер?

— Еще бы! Хорош бы я был в ином случае!

Пьер подозвал трактирщика, расплатился, и все трое встали, чтобы уйти. В ту минуту, когда они дошли до дверей, молния прорезала темноту, и страшный удар грома сотряс стекла.

— Ого!.. Это еще что такое? — спросил д'Ожерон.

— Начинается ураган, — ответил Пьер, — он собирается уже два дня. Я жалею о судах, которые пытаются пристать к берегу в подобную бурю.

— Ш-ш! — остановился вдруг Филипп, с живостью наклонив голову вперед. — Вы слышали?

— Что такое? — спросили они.

— Пушка!

— Как пушка? — вскричали они с беспокойством.

— Слушайте! Слушайте!..

Все прислушались. Прошло несколько секунд, потом дважды раздался слабый звук, в происхождении которого опытные моряки не могли ошибиться.

— Это пушка! — вскричали они.

— Погибает судно!

— Да, да, — сказал д'Ожерон, печально качая головой, — это сигнальная пушка: ветер гонит судно к берегу, и на нем знают, что погибли, но кто попытается помочь им в такую бурю?

— Я, если не найдется никого другого! — благородно вскричал Филипп.