Морские цыгане

— Да, — перебил он с живостью, — но тогда, сестра, я был молодым человеком, почти ребенком, без права голоса, без воли. Взгляни же на меня теперь, я возмужал, я силен, могуществен, многое, чего не знал тогда, я знаю теперь. Я говорю, что помогу тебе, сестра, и Бог защитит нас, мы преуспеем.

— Ты думаешь? — прошептала она.

— Надеюсь, сестра.

— О! Говори, говори, умоляю тебя, скажи мне все, что ты знаешь

— Расскажи мне сначала, как ты жила после нашей раз луки, что ты делала, отчего ты вдруг исчезла, заставив нас предполагать, что ты умерла?

— К чему рассказывать тебе об этом, брат? Говори прежде ты.

— Нет, я хочу знать, что было с тобой и чего ради ты вдруг отказалась от света, чтобы похоронить себя в безвестности и уединении?

— Ты требуешь, чтобы я рассказала тебе об этом, брат?

— Я очень хочу этого, Клара, расскажи мне все, не думай, чтобы мною двигало пустое любопытство, мне нужно знать твою жизнь, чтобы утешить тебя.

— Задача трудная, брат. Ах! Ничто на свете не может утешить мать в потере ее ребенка.

— Бедная сестра!

— А что мой отец? — внезапно спросила она чуть слышно.

— Он жив, — ответил дон Санчо, — и живет, окруженный всеобщим уважением и осыпанный почестями.

— Да-да, — сказала она со вздохом, — так и должно быть. Вспоминает ли он хоть иногда о своей дочери?

— Никогда твое имя не срывалось с его губ; он считает тебя умершей.

— Тем лучше! — заметила она. — Может быть, эта уверенность сделает его снисходительнее к невинному, которого он преследует, ведь одной жертвы должно быть для него недостаточно.

— Ты не знаешь нашего отца, бедная, милая Клара, если тешишь себя этой мыслью. У него железное сердце и неумолимая душа, его ненависть так же сильна ныне, как и двадцать лет тому назад. Герцог Пеньяфлор не прощает, он осуществляет свое мщение с жаром и упорством, которые только усиливаются от затруднений и препятствий, а не слабеют.

— Ах! Я знала все это, однако не смела думать, чтобы это было правдой… Где он? Конечно, в Испании?

— Нет, он одновременно со мной приехал в Америку; он находится теперь в Панаме, но, кажется, не останется там.

— В Америке? Зачем он сюда приехал?

— Попробует в последний раз сделать попытку отомстить, сестра.

— Но что он намерен делать?

— Не беспокойся, я скажу тебе об этом или, по крайней мере, открою тебе все, что мог уловить из темного заговора, который он составил с ужасающим искусством и который, если Господь не помешает ему, должен неминуемо принести ему успех, так хорошо он все продумал.

— Боже мой! Боже мой! — прошептала донна Клара, сложив руки с мольбой.

— Теперь твоя очередь, сестра, говори, я слушаю тебя.

— Что мне сказать тебе, Санчо? Жизнь такого жалкого существа, как я, не представляет никакого интереса… Отвергнутая отцом, презираемая любимым человеком, изгнанная из общества, тайно обвинявшего меня в смерти мужа, лишенная своего ребенка, который составлял для меня все, не сожалея о прошлом, не надеясь на будущее, я скрылась в уединении; на какое-то мгновение я струсила и хотела умереть, но Господь помог мне, у меня оставалась цель: отыскать моего ребенка, получить прощение человека, единственного, кого я любила и который, как и другие, считал меня виновной, и я решилась жить. Однажды вечером — не знаю, помнишь ли ты, брат, ты тогда отлучился из дворца, приглашенный, кажется, на обед — я осталась одна. Меры предосторожности мной были приняты заранее; я вышла из дворца и уехала из Санто-Доминго, решив никогда больше не возвращаться; меня провожал один человек, ты его знаешь, это Бирбомоно — он один остался верен мне в несчастье, его преданность не изменяла мне никогда, его уважение ко мне осталось прежним, поэтому я не имею от него тайн, он разделял мои радости и горести, он уже не слуга мой, а друг.

— Я его отблагодарю, — сказал маркиз.

— Благодарность, которую он поймет лучше всего и которая больше других ему польстит, брат, — это если ты согласишься пожать ему руку.

— Он достоин этого отличия, сестра, и, конечно, несмотря на расстояние, разделяющее нас, я непременно это сделаю.

Ничего большего донна Клара не могла требовать от надменного дворянина и не настаивала.

— Я заставила Бирбомоно купить под чужим именем этот дом, и с тех пор всегда здесь жила, но часто оставляла его, иногда даже на целые месяцы и годы, под надзором чернокожего невольника по имени Аристид, которого я купила ребенком. Что еще сказать тебе, брат? Скрываясь то под одними одеждами, то под другими, я общалась с буканьерами, исходила остров вдоль и поперек, даже ездила в Мексику, где мой отец был вице-королем. Я сделала еще больше: я пересекла море и объехала Францию и Испанию, отыскивая своего ребенка, осматривая самые жалкие деревушки, входя в самые бедные хижины… и все напрасно, все!

Она заплакала. Брат глядел на нее с сочувствием, не смея помешать ей; горесть этой несчастной матери казалась ему так же велика, как и древней Ниобеи15. Клара лихорадочным движением отерла слезы и продолжала прерывающимся голосом: