Морской герой

Внезапно в лодке словно возникает человечек — то ли мальчишка, то ли малорослая женщина. Он или она табанит веслами, обратясь лицом к кораблю. Лицо темное, лишь глаза тускло светятся, будто маленькие фонарики. Расмюс Стува стонет:

— Господи Исусе, никак привидение!..

Тут и вахтенный на носу поднимает тревогу. Расмюс выхватывает пистолет. Должно быть, мыслит, что оружие выручит, даже если это и впрямь мертвец подгребает к баку «Белого Орла».

Командор наклоняется над фальшбортом и тихо окликает:

— Друг или враг?..

Грудь его открыта — стреляй, не промахнешься. Неизвестный в лодке убрал весла, одна рука засунута под темный плащ, не пистолет ли держит? Расмюс намерен силой оттащить командора в сторону, но в это время негромкий голос отзывается:

— Друг!

Голос женский, и что-то в нем пробуждает в душе Грозы Каттегата затаенные воспоминания. Боцман Расмюс бросает конец. Женщина привязывает лодку. Они готовятся помочь ей подняться на борт. Но она цепляется за канат, словно кошка, и в два счета оказывается на палубе.

И тут он узнает ее, хотя лицо женщины вымазано копотью и жиром, чтобы не опознали.

Он сбрасывает с себя мундир и накидывает ей на голову.

Потом поднимает ее на руках и несет в свою каюту.

С жилой палубы, где спят матросы, на них устремлены любопытные взгляды, и командор предпочитает, чтобы поменьше людей знало, что за гостья явилась к нему в эту ночь.

Он вызывает камердинера Кольда, сдергивает мундир с ее головы, сажает гостью в свое лучшее кресло и говорит:

— Попадет вдруг кто-нибудь из моих людей в руки к шведам, мало ли что наболтает. Худо тебе придется, Эллен, коли шведский король Карл проведает, что ты навещала Грозу Каттегата.

Он улыбается ей.

Она пробует стереть рукой копоть и жир с лица, но только хуже размазывает. Он хватает кружевную салфетку, которой Кольд украсил его стол, и говорит:

— Держи!

Она отказывается, тогда он выворачивает наизнанку мундир и предлагает использовать подкладку как полотенце.

— Кольд отстирает, — добавляет он. — И не все ли равно, как выглядит изнанка.

Она объясняет, что намазалась, чтобы ее не узнали, если кто-нибудь встретится ночью.

— Правильно сделала, — отвечает он.

И молча ждет, что она скажет дальше. Ждет и рассматривает ее. Приземистая, плотная, ростом ребенок, но не лицом, он никогда не решался спросить, сколько ей лет. Руки грубые от тяжелого труда. На островах Кустер говорили, что она еще ни разу не спала с мужчиной. Во всяком случае, Грозу Каттегата она не обнимала. Одна из немногих, кого ему не привелось брать на абордаж с буйными и торжествующими криками, покорять лихими песнями, хриплым рыканьем и дерзкими щипками, расплескивая вино и срывая с них нижнюю одежду, прежде чем нетерпеливо обнажиться самому. Все это бывало, но не с ней.

Эллен Брюнхильдсдаттер Кустер — от тебя веет холодом. И жаром, каким его еще никто не обдавал. Глаза твои светятся умом. Твой брат, Халфвард Брюнхильдссон Кустер, тоже человек умный.

Командор сидит и вспоминает тот раз, когда Халфварда свалил легочный недуг и его сестра провела Грозу Каттегата в гавань сквозь шторм. То был первый — и пожалуй, единственный — случай, когда ему встретилась женщина, на которую он не отважился покуситься. Да и желания не испытал, видя в ней личность, превосходящую его силой.

Теперь она сидит перед ним.

Она говорит:

— Шведы пришли за Халфвардом. Он их перехитрил. Но где он теперь — и жив ли вообще, это мне неизвестно.

Командора подмывает дать залп в ее честь. Он знает, что копенгагенские ревизоры не простят ему пустую трату пороха, но кто проверит, сколько пороха уйдет во время ближайшей баталии? Он встает, чтобы позвать Тёндера, но передумывает. Шведы, наверно, расставили свои караулы на берегу, и далекий пушечный выстрел в ночном тумане может их насторожить.

— Тебе надо поесть! — восклицает он. — Кольд приготовит обед из семи блюд с тремя разными винами! Поедим вместе!

Он устремляется к выходу, у него свой собственный маленький камбуз, и Кольд вышколен, как никто. Но она останавливает его движением руки, и командор повинуется, словно матрос капитану.

— Есть не хочу, — говорит она. — Я к тебе с известием. То ли радостным, то ли нет, но я достаточно знаю тебя, чтобы наперед сказать, что от этого известия нападет на командора бес, с которым ему не совладать. А каково придется мне? — Глаза ее чернеют от ненависти. — Тебе ведь известно, что мы на Кустерах почитаем себя норвежцами… Кто просил этих чертовых шведов сажать нам на шею своих сборщиков податей да чванливых ленсманов? Совсем недавно это случилось, при моем отце, да и мне в память запало! Но тебе известно также, что многие с наших островов служат на шведских военных судах. Я их знаю. Они мне дороги. А ты, может статься, будешь их убивать?..

Они глядят в упор друг на друга. Она не отводит своих глаз, потемневших от гнева. И от печали. А еще от горечи, с которой она произносит:

— Тебе не ведомо сострадание? На то ты и воин…

Она встает, ходит взад-вперед между столом и его креслом. Она не красавица. Но в ней есть что-то волнующее, от чего его бросает в жар. Она медленно говорит: