Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска

Пока авантюрист стоял у реки в ожидании лодки, на его грубом лице блуждала улыбка. Доведись мастеру Лайонелу увидеть эту улыбку, то, возможно, он задумался бы, насколько безопасно входить в сговор с негодяем, который верен своему слову лишь тогда, когда ему это выгодно. В предложенной авантюре мастер Ли видел прекрасную возможность изменить союзнику к немалой для себя выгоде. Совести у него, разумеется, не было, но, как все негодяи, он любил побить еще большего негодяя его же оружием. Как ловко, как вдохновенно обведет он мастера Лайонела вокруг пальца… И, предаваясь этим приятным размышлениям, мастер Джаспер Ли довольно посмеивался.

Глава 7 Западня

На другой день мастер Лайонел с утра уехал из Пенарроу под тем предлогом, что ему необходимо сделать кое-какие покупки в Труро. Вернулся он около половины восьмого и, войдя в холл, сразу же увидел сэра Оливера.

– У меня есть для вас поручение из Годолфин-Корта, – сообщил он и заметил, что старший брат изменился в лице и застыл на месте. – У ворот меня встретил какой-то мальчишка и попросил передать вам, что леди Розамунда желает немедленно поговорить с вами.

Сердце в груди сэра Оливера замерло, затем бешено забилось. Она зовет его! Возможно, она смягчилась после вчерашнего. Наконец-то она согласилась встретиться с ним!

– Да благословит тебя Господь за добрую весть! – Голос сэра Оливера дрожал от волнения. – Я сейчас же еду к ней. – И он бросился к двери.

Нетерпение нашего джентльмена было столь велико, что он даже не подумал сходить за пергаментом – своим надежным защитником. Оплошность эта оказалась для него роковой.

Бледный как смерть Лайонел, отступив в тень, молча наблюдал за братом. Ему казалось, что он задохнется. Когда сэр Оливер скрылся за дверью, Лайонел сорвался с места и бросился за ним. Совесть молодого человека возмутилась против злодейского замысла. Но страх заглушил его мгновенный порыв, напомнив, что если он не предоставит событиям идти своим чередом, то поплатится собственной жизнью. Лайонел вернулся и нетвердой походкой побрел в столовую.

Стол был накрыт к ужину, как и в тот вечер, когда с раной в боку Лайонел, шатаясь, пришел к сэру Оливеру в поисках убежища и защиты. Не подходя к столу, он направился к камину, сел в кресло и протянул руки к огню. Ему было очень холодно, зубы стучали. Он никак не мог унять дрожь.

Вошел Николас и спросил, будет ли молодой хозяин ужинать. Лайонел, запинаясь, ответил, что, несмотря на поздний час, подождет возвращения сэра Оливера.

– Разве сэр Оливер куда-нибудь уехал? – спросил удивленный слуга.

– Да, только что. Куда, я не знаю. Но раз он не ужинал, то, вероятно, скоро вернется.

Отпустив слугу, молодой человек остался съежившись сидеть у камина во власти душевных страданий. Думать он не мог. Одно за другим в его голове проносились воспоминания о неизменной и преданной любви брата, на проявления которой тот всегда был так щедр. Чем только не пожертвовал сэр Оливер, чтобы спасти его после гибели Питера Годолфина! Безграничная любовь брата, его готовность на любые жертвы склоняли Лайонела к мысли, что даже в крайней опасности сэр Оливер не предаст его. И вот презренный страх, сделавший из него негодяя, пронзает его своим жалом и нашептывает, что это всего лишь предположения и доверять им опасно; что если сэр Оливер все-таки обманет его ожидания, то он погиб, безвозвратно погиб.

Когда все аргументы исчерпаны, наше окончательное суждение об окружающих выносится на основании того, что мы думаем о самих себе. Зная, что сам он не способен на жертвы ради сэра Оливера, Лайонел не мог поверить в то, что брат и в будущем, если того потребуют обстоятельства, проявит самопожертвование. Он вновь вспомнил слова, произнесенные сэром Оливером в этой самой комнате два дня тому назад, и окончательно пришел к убеждению, что означать они могут только одно.

Затем пришли сомнения и в конце концов уверенность совсем иного рода – уверенность в том, что дело здесь совершенно в другом и он это знает. Теперь он твердо знал, что лгал себе, стремясь оправдать содеянное. Он сжал голову руками и громко застонал. Он – негодяй, коварный, бездушный негодяй! Весь содрогаясь, Лайонел встал. Хотя уже было восемь часов, его охватила решимость пойти за братом и спасти его от страшной участи, ожидающей его в ночи, там, на берегу.

Но страх вновь одержал верх: решимость Лайонела угасла, и он опять опустился в кресло. Мысли его приняли другое направление. Он снова, как в тот день, когда сэр Оливер ездил в Арвенак требовать удовлетворения у сэра Джона Киллигрю, подумал, что, устранив брата, на правах законного владельца сможет распоряжаться всем, чем сейчас пользуется по его щедрости. Эта мысль принесла молодому человеку известное утешение. Ведь если ему суждено терзаться муками совести, то, по крайней мере, терзания его будут вознаграждены.