Морской паук

Некоторые из вас считают меня занудой и пустомелей. Сейчас мне уже не время меняться — придется смириться. Мои семьдесят две весны дают мне некоторые привилегии. В моем возрасте уже не боишься подмочить себе репутацию — я рискую не многим. Речи старой сумасбродки… Те, кто упрекнет меня в клевете, возможно, будут правы с точки зрения закона, но с точки зрения дорсийцев и дорсиек — нет, потому что это развлекает здесь всех, а веселье не опасно для жизни, оно может лишь внести некоторый сумбур. И потом, кто знает, что могла бы раскрыть полиция и к чему бы пришло общественное мнение в случае подачи официальной жалобы?

Сограждане и согражданки, верьте моим дурным предчувствиям, они работают на благо вам и острову и против стервятников, которые хотят овладеть нашим имуществом и погубить нашу природу, а значит — нашу повседневную жизнь.

Это моя первая критическая статья в «Пикантной утке». Следите внимательно — последуют другие. Я не перестану изрыгать яд.

Более того, я оставляю за собой право разоблачать неважно кого, неважно что, неважно когда, если почую угрозу. Никогда нельзя будить ярыгу — укусит!

Сограждане, согражданки, мой вам поклон. И берегитесь, мошенники!

Джин Фиц

9 ПРОЩАЙ, ОТШЕЛЬНИЦА

Дорс, 10 мая

Мой дорогой Матео,

Requiem aetemam dona eis, Domine,
Et lux perpertua luceat eis.
Вечный покой даруй им, Господи,
Вечный огонь зажги для них.

Я только что пришла с похорон Сержа Гренье, и в моих ушах еще звучит «Реквием» Верди, который Гренье уже давно выбрал для своего погребения.

Под звуки этого страстного и пророческого произведения я понемногу начинаю привыкать к этой смерти.

Уже три дня прошло с тех пор, как Т.О.У. обнаружил Гренье, распластавшегося на животе в своем огороде. Его ноги лежали на усыпанной гравием аллее, а голова — в кустах зрелых томатов. Сначала наш местный полицейский предположил, что это был сердечный приступ, однако доктор, которому было поручено установить причину смерти, нашел на запястье Гренье характерные отметины от укуса змеи.

После того как тело перенесли в дом и по обыкновению пригласили Тантину (именно она всегда занималась убранством покойных), на общественных началах созвали пожарных, чтобы устроить облаву — и под кустом шалфея обнаружили дремавшую гадюку.

Эта новость грянула в Дорсе словно раскат грома. Все были убеждены, что в этих краях уже нет никаких гадюк. Реакция жителей варьировала от полного неверия до приступов психоза, довольно сильных у отдельных личностей.

Нужно сказать, что несколько лет назад экологи-энтузиасты вообразили, что они смогут бороться с быстрым ростом популяции кроликов, если завезут на остров их природного врага. Они рассчитывали, что хищники сбалансируют популяцию кроликов. К огорчению выдвинувших столь оригинальную идею, гадюки исчезли. То ли змеи утонули в болотах, то ли шутники и активисты незаметно отловили их, но никто и никогда больше их не видел. Это было лет десять назад. На самом деле, многие люди думают, что по экологическим причинам змеи не смогли акклиматизироваться.

Некоторые юмористы, прикалываясь, веселясь, утверждают, что грызуны слопали змей, приняв их за длинную морковь.

Короче, змеи были темой для шуток, особенно тогда, когда двое влюбленных уединялись в сосновом бору Гро-Жонка, дюнах Куйарды или в трусском лесу. Я возлагаю на твое воображение труд сочинить или воссоздать вышеупомянутые перлы.

В общем, шутки кончились, когда на запястье Гренье нашли след от укуса одной из них, а затем и саму змею, уснувшую недалеко от тела.

Как она сюда попала — вот каким вопросом задается каждый.

Испытываю ли я грусть? Нет, я не думаю, что это неясное чувство, которое преследует меня, является грустью. Это и не боль, и не страдание. А скорее, горечь и ощущение потери не кого-то дорогого, нет, — мы были слишком далеки друг от друга, и, несмотря на наши легкие заигрывания, у нас не было времени сблизиться, — а потери своего рода хранителя. Без сомнения, это оттого, что остров стал мне родным.

Словно если бы многовековой дуб неожиданно исчез с находящейся в самом центре деревни площади Свободы.

Я испытывала к Гренье симпатию, не больше и не меньше. Но я понимала этого человека — мудреца и безумца, обожающего свой остров. Его можно было узнать издалека по шапке седых волос, по густым бровям, по трости, на которую он никогда не опирался.

Часть дня он проводил на пороге своего дома, встречая и провожая гостей, беседуя с прохожими. Этот человек был словно светоч, добрая сила, которую, казалось, ничто не может одолеть.

У него была внешность Генри Монфрейда, сердце Дон Кихота и глаз Соловья-разбойника. Старый симпатичный скряга.

Жаль, что мы расстались с ним на такой плохой ноте. А все из-за неуклюжести и алчности Марлена.

В деревне «первичные» и думать забыли о своих вендеттах. Их глаза красны, как у кроликов, больных миксоматозом.