Морской разбойник. Морские разбойники

Вместо ответа молодой человек осторожно отодвинул занавеси, и свет лампы упал внутрь. Присутствующие увидели тогда поседевшего человека в капитанской форме; он был ранен в грудь, и на его бледном лице можно было прочесть совершенно ясно, что для него нет никакой надежды на спасение. Медленно зашевелил он губами и с трудом прошептал:

— Мери!

Госпожа де Лассет вздрогнула и посмотрела на умирающего так, как если бы перед ней вдруг явился какой-нибудь дух.

— Мери, — повторил он, — ты не узнаешь меня? Я твой брат.

Продолжая дрожать, старушка приблизилась к носилкам.

— Преблагой Господь! — воскликнула она. — Верить ли мне ушам и глазам? Мой брат… А я так долго считала его мертвым.

Ее глаза внимательно всматривались в восковые черты раненого… Наконец она закрыла глаза рукой, шатаясь и почти теряя сознание.

Гробовое молчание царило в комнате несколько минут, пока оно не было прервано госпожой де Лассет.

— Боже, Боже… — прошептала она дрожащим голосом, — я не смогу свыкнуться с этой мыслью, но в то же время мне хочется верить… Да, конечно, сомнений нет… мой милый брат! Так это ты, Франк, в самом деле? О, я узнаю черты нашего старого отца, когда он лежал умирающий передо мной. Его глаза, его выражение. Милый Франк!..

И она дрожащими руками гладила его руки…

— Можешь не сомневаться, — проговорил раненый глухим, задыхающимся голосом.

И, несмотря на то, что ему трудно было говорить, каждый звук был ясно слышен среди царившей в комнате тишины и печального безмолвия присутствующих.

— Мы уже раз виделись, — продолжал он. — Помнишь, Мери, там, на корабле? — Но я узнал тебя только тогда, когда ты нашла сына, которого считала погибшим.

И он, приподняв с трудом руку, протянул ее вперед и указал на адмирала. Болезненная улыбка появилась на его губах, и он тихо произнес: "Вильдер".

Де Лассет вздрогнул и так же, как мать, наклонился над носилками, вглядываясь в бледное лицо. Но глаза умирающего еще блестели и встретили его взгляд. Да, не было больше сомнения.

— "Красный Морской Разбойник", — невольно прошептал де Лассет, схватив левую руку умирающего.

Правую держала его мать.

— Да, это я. Я пришел сюда умереть. Я не мог явиться к вам, прежде чем получил уверенность в том, что вы меня простите. Теперь я умру спокойно и с радостным сознанием, что я умираю за Америку!

Не в силах продолжать, он остановился, и легкий стон вырвался из его груди. Все та же тишина царила вокруг. Никто не решался нарушить молчание.

Наконец умирающий снова заговорил.

— Гарри, — начал он тихо. — Помнишь ли ты еще ту ночь на "Дельфине"? Я предсказывал, что мы увидим Америку свободной… Ты не верил мне!.. Да, я тоже сражался за независимость с первого дня, как только народ восстал.

Не могу тебе сказать, какую радость я испытал, когда в первый раз мог поднять наш национальный флаг на мачте…

Гарри, Мери, простите мне мое прошлое… Я искупил все кровью моего сердца…

В груди его послышались хрипы, голова тяжело опустилась…

— Он умирает! — прошептала госпожа де Лассет, заливаясь слезами. — О, Боже, неужели нельзя его спасти.

— Нет, — кротко произнес сын, — я не раз видел смерть, и здесь все кончено… Матушка, надо примириться с судьбой!

Умирающий лежал без движения, едва можно было еще различить его дыхание. Но вдруг он резко приподнялся. Его взгляд был устремлен на адмирала, и голос прозвучал так же ясно и твердо, как в былое время на палубе "Дельфина", когда он произнес:

— Вильдер, мы победили!

И с этими словами он упал, не издав более ни звука. Он был мертв.

Луи Жаколио Морские разбойники

ГЛАВА I Таверна «Висельник»

Вечерело. Тяжелый густой туман, весь пропитанный черным дымом фабричных и заводских труб, висел над Лондоном. Было уже темно. На улицах стоял неопределенный гул, который производила толпа возвращавшихся из деловых центров города в свои жилища людей.

В те времена Лондон по ночам не освещался; только у королевских дворцов и у домов знатных лордов зажигались фонари. Это обстоятельство как нельзя более благоприятствовало «ночным дельцам», беспрепятственно взимавшим дань с запоздалых прохожих.

Правда, полицейские правила предписывали обывателям, под угрозой ограбления, по ночам выходить из домов только группами и обязательно с фонарями, но и это не смущало ночных джентльменов, действовавших целыми шайками. Они по-прежнему продолжали грабить и раздевать прохожих и нередко оставляли свои жертвы в костюме Адама. Поэтому по указу короля Георга III при всех полицейских постах были устроены склады одеял. Эта разумная мера имела своей целью пощадить стыдливость почтенных граждан.

Мало-помалу шум в городе затих, и когда часы на Тауэре пробили восемь, на улицах не оставалось никого, кроме бездомных собак. Изредка проходил полицейский патруль, совершая свой случайный обход, нисколько, впрочем, не мешавший ночным джентльменам обделывать по соседству свои делишки.