Морской скорпион

- Если я пошутил, - сказал я, - даю слово.

Я и в самом деле решил не повторять таких шуток. Я с трудом вынырнул из зоны лжи и, выныривая, продолжал лгать не потому, что хотел, а потому, что все еще находился {128} в этой зоне. Правда, скорее всего здесь не ложь, а так себе, фантазия. Не всякая неправда - ложь. Честно было бы считать ложью такую неправду, из которой извлекается выгода.

- А к вопросу о птичьих гнездах мы еще вернемся, - сказала она.

- С удовольствием, - ответил я.

- Ты или сумасшедший, или негодяй, - сказала она.

- А кого бы ты предпочла?

- Конечно, сумасшедшего, - сказала она с таким пафосом, что мы оба рассмеялись.

Потом мы еще купались, и нам было хорошо. Мы ни о чем не говорили, но все было ясно и спокойно.

Потом я заметил, что она начинает замерзать. Она побледнела, а губы стали темными. Я влез в лодку и помог ей подняться.

Я давно заметил, что море великий примиритель. Видимо, оно создает такую сильную общую среду, что все остальное по сравнению с ним можно считать частными отклонениями, не имеющими особого значения.

В лодке мы быстро согрелись, потому что день был солнечным и солнце еще стояло высоко.

Мы зверски проголодались и теперь вспомнили о припасах, которые ее мать почти насильно сунула нам в сумку. Мы их не хотели брать, но в таких делах родители всегда оказываются мудрее.

- Молодец мамочка, - сказала она, вытаскивая из сумки бутерброды с котлетами. Еще у нас были апельсины.

- Она вообще молодец, - сказал я, налегая на бутерброд.

- Почему вообще? - спросила она и понюхала котлету, прежде чем надкусить.

- Потому что без нее мы бы сегодня не были в море.

- А-а, - сказала она, - дай бог, если ты так думаешь.

Мы углубились в еду. Через пять минут от моей доли ничего не осталось. Я с наслаждением закурил и стал спокойно ждать, пока она кончит есть, чтобы приступить к апельсинам.

Еще раньше я успел заметить, что она плохо и медленно ест. Сейчас она ела охотно, но все же очень медленно. Я закурил еще одну сигарету.

Лодка медленно шла по течению. На том месте, где стояли рыбаки, теперь никого не было. Волны слегка увеличились, но погода стояла хорошая. Возможно, где-нибудь у берегов Турции шторм раскачивал море. {129}

- Не слишком ли ты много куришь? - сказала она по-хозяйски.

- Я давно не курил, - сказал я и, бросив за борт сигарету, взял апельсин.

Он был тяжелым и оранжевым. Я вонзил ноготь в шкуру и с наслаждением содрал ее с мякоти. Из апельсина пахнуло ароматом, как из раскупоренного бочонка. Шкурка была такая пахучая, что жалко было ее выбрасывать. Прежде чем приступить к мякоти, я прижал кожуру к носу, внюхиваясь в ее сырой, прохладный аромат.

Мы ели апельсины и бросали кожуру за борт. Куски кожуры, как капли солнца, медленно тонули, все тусклее и тусклее золотясь сквозь живую толщу воды. Стая медуз медленно прошла в глубине, как процессия призраков.

- Это итальянские апельсины? - спросила она.

- Испанские, - сказал я, вспомнив красивое слово "Валенсия", припечатанное к ящику с апельсинами, стоявшему на лотке. Я ей рассказал все, что знал об Испании. Я знал немного, но то, что знал, любил. Я встречал в Москве и в других городах испанцев. Все они мне нравились. Мужественность и едкий, жестковатый юмор.

Она, конечно, все это знала, но не так, как мы. Сказывалась разница в возрасте - десять лет. Она Испанию воспринимала как одну из других стран, и больше ничего. Для нас она была и другой страной, и чем-то большим, чем всякая страна. Это как песня, полюбившаяся в детстве. Взрослым можешь слушать и понимать ее иначе, но любишь так же или еще сильней.

- А что будет, если Франко умрет? - спросила она.

- По-моему, сначала будет то же самое, только еще мельче. Видно, власть - это такой стол, из-за которого никто добровольно не встает.

Я почувствовал, что впадаю в тон проповедника, и замолчал. Но Испания моя слабость. Если б ее не было, я бы, наверное, доказал ее существование по каким-то свойствам души, как по таблице Менделеева находят недостающие элементы.

Когда мы дошли до последнего апельсина, я отдал его ей.

- Давай выбросим в море, - сказала она, как-то по-детски протягивая его мне.

Мне было жалко бросать апельсин, но затея все же понравилась. Я швырнул его по ходу лодки. Он почти без брызг мягко вошел в воду и через мгновение вынырнул - темное золото и на темной синеве моря. Я почувствовал себя человеком, подписавшим совместную декларацию. {130}

- На счастье, - сказала она, как бы поясняя декларацию, чтобы не было кривотолков.

- Апельсин в море - это перепроизводство счастья, - сказал я серьезно.

- У тебя был такой свирепый вид, как будто ты бросал за борт персидскую княжну, - сказала она.

- Или неверную жену, - сказал я.

- А ты довольно веселый, - сказала она поощрительно, - а сначала показался мрачным.

- Это потому, что веселье требует подготовки, - сказал я неизвестно зачем.

- Весельчаки мне тоже не нравятся, - продолжала она серьезно. - И спортсмены.

- Весельчаки плохо кончают, - сказал я.

- А спортсмены?

- Рано или поздно они перестают быть спортсменами.

- А потом что?

- А потом они толстеют и делаются весельчаками.