Морской спецназ. Звезда героя

Схватившись рукой за край проема, чтобы погасить инерцию, старшина вплыл в дверь. Из прорезанного в стене слева от него иллюминатора падал толстый косой столб солнечного света, в котором лениво плавал потревоженный ил. В заваленном какими-то неопределенными обломками тесном помещении царил мягкий зеленоватый полумрак. Дав глазам привыкнуть к изменившемуся освещению, Лопатин огляделся. Здесь тоже было полным-полно стреляных, густо заросших илом снарядных гильз, – скатившись по наклонной плоскости палубы, они грудой лежали в дальнем углу. Там же поверх гильз старшина разглядел перевернутую солдатскую каску, в которой, как в цветочном горшке, пышно расцвела какая-то водоросль. Длинные лентообразные листья извивались как змеи, потревоженные созданным Лопатиным движением воды; в этом шевелении было что-то до крайности неприятное, и, пытаясь разобраться в своих ощущениях, старшина далеко не сразу разглядел притаившегося в самом темном углу человека.

Человек был одет – вернее, раздет – и экипирован так же, как сам Лопатин, из чего следовало, что это действительно один из его бойцов. Покрутив указательным пальцем у виска и погрозив любителю пряток кулаком, старшина махнул рукой: дескать, на выход с вещами.

Однако пловец даже не подумал подчиниться. Поняв, что обнаружен, он плавно вскинул правую руку, и Лопатин с огромным удивлением уставился в четыре пустых, обведенных ободками сизого металла черных зрачка подводного пистолета.

Глава 3

Ровный теплый ветер трепал пучки сухой травы, что гнездилась в расщелинах серо-желтого каменного лба. На фоне густой синевы раскинувшейся под обрывом бухты ярко освещенная солнцем трава проступала особенно контрастно, руки так и чесались ее сфотографировать. Правда, вместе с травой в кадр почти наверняка попала бы дизельная подлодка, что, вспарывая округлым носом гладь бухты, неторопливо возвращалась из учебного похода. Черное стальное веретено отсюда, с высоты, казалось совсем маленьким, чуть больше сапожной иголки, и совершенно безобидным. На корме вяло трепыхалось сине-белое полотнище военно-морского флага; расходящаяся клином из-под форштевня волна отсюда, с высоты, была видна во всей своей геометрической четкости, хоть ты бери транспортир и замеряй угол. На дальнем мысу четким белым мазком виднелась башня маяка, каменистый берег был обведен кружевной каймой пены, которая издалека казалась белоснежной, как сахарная пудра.

На просторной террасе второго этажа, как обычно в хорошую погоду, стоял колченогий журнальный столик, с которым соседствовали два складных пляжных кресла с пестрыми, успевшими изрядно полинять от дождей и солнца матерчатыми сиденьями. Кресла были развернуты так, чтобы сидевшим в них была видна бухта во всем своем великолепии. Солнце едва-едва перевалило через конек островерхой крыши, коснувшись своими раскаленными лучами недавно выкрашенных масляной краской деревянных перил. Еще не успевшая потускнеть краска сверкала так, что было больно глазам, но на террасе все еще сохранялась тень, которая вместе с дувшим со стороны моря ветром делала посиделки на свежем воздухе если не вполне комфортными, то, по крайней мере, сносными.

Шаткий, накрытый старенькой, но девственно чистой скатертью стол был сервирован для неторопливого, обстоятельного чаепития. Электрический самовар, надраенный, как корабельная рында, сверкал, отражая своими гранеными боками вазочки с конфетами и печеньем, блюдца, чашки и все прочее, чему полагается быть на столе в таких случаях. Единственной диссонансной нотой в этом мирном натюрморте служила основательно начатая бутылка коньяка, что стояла рядом с самоваром, щеголяя, подобно покойному генсеку, целыми пятью звездами.

Ветер играл бахромой скатерти, колыхал легкие тюлевые занавески в проеме открытой двери и, как пряжу с клубка, торопливо разматывал тонкие струйки дыма с тлеющих кончиков сигарет. Ветер пах морской солью, водорослями и ракушками, а порой, когда он внезапно менял направление, на террасе начинал ощущаться дразнящий аромат шашлыков, что жарились на соседнем участке.

За столом сидели двое. Оба были одеты в тельняшки, являвшиеся излюбленной домашней одеждой едва ли не каждого обитателя данного дачного поселка, не исключая женщин и детей, только у того, что постарше, тельняшка была с рукавами, а у молодого – без. Оба курили – судя по тому, что стоявшая между ними пепельница была полна доверху, далеко не по первой сигарете. Забытые чашки с недопитым чаем медленно остывали на блюдцах.

– Хреново, – проведя широкой ладонью по выбритой до блеска загорелой макушке, сказал старший.

– А кто знал, что они туда сунутся? – агрессивно огрызнулся молодой. – Ей-богу, как снег на голову!

– Надо было знать, – спокойно, поскольку отнес эту агрессию на счет свойственной молодости горячности натуры, сказал бритоголовый. – Кому же знать, как не тебе?