Морской сундучок

— Ну если сзади — ладно, — согласился капитан и улыбнулся: — Родной деревней немного подышим.

И поплыли скворцы с нами. Из шумных морей — в тихие, из жарких краёв — в прохладные. Внизу — летучие рыбы, вверху — наши птахи. Полетают над океаном, посмотрят на нашу работу, спустятся к камбузу и треплют длинными носами мясо, нарезанное узкими полосками. А плотник справляется:

— Что, хороши черви? Не хуже настоящих! То-то!

А они поклюют, порхнут к скворечникам, к одному и другому, и поют, и смотрят, скоро ли родная земля.

Хорошо! Даже грузовой штурман сказал:

— Ничего себе «каютки» облюбовали!

Но вот миновали мы чужие воды. Ни акул вокруг, ни летучих рыб. А впереди — земля. Родная. Наша.

И лишь вошли в порт, два скворца из нижнего скворечника пурх — и вылетели. А двое улетать не хотят. Нужно скворечники снимать, а они — никуда. Заглянул плотник в птичью «каюту», а там яички…

— Ну и что делать будем? — спрашивает капитан.

Володя снял скворечник с яичками и, едва пришвартовались, пошёл с ним к первому дворику с тополем. Ласково, по-доброму, поклонился хозяйке:

— Бабуля, может, возьмёте жильцов к себе?

Бабуля посмотрела и говорит:

— Хороших жильцов отчего ж не взять? Только на дерево я сама не полезу…

— А это мы мигом! — сказал Володя.

Забрался он на дерево, прикрепил скворечник к тополю. Спустился, посмотрел, как нырнули скворцы в родной домишко, и помахал им: «Живите!»

Отправились мы снова в моря. Идём, плывём, а птицы над нами нет-нет — и пролетают. Иной раз кружат, кричат. Что кричат, не понять. Может быть: «Смотрите, вон палуба. Наша, родная». А может, видят Володю и говорят про него: «Смотрите, а вон человек. Наш. Родной».

РАЗГОВОР

Много лет я бредил югом,
Наконец простился с другом,
Форму новую купил,
Сел на танкер и уплыл.

Пять недель вода ворчала,

Пять недель меня качало,
Пять недель я плыл на юг,
Плыл и думал: «Как там друг?»

Я просил моих соседей,

Добрых, милых Дину с Федей,
Поухаживать за ним.
Друг обидчив.
Он раним.

Как там друг?

И вдруг в Тояма
Мне несут
Радиограмму:
«Другу плохо.
Друг не спит.

Он теряет

Аппетит.
Слёг.
В глазах тоска и мука.
Никому в ответ ни звука.
Будто все ему враги.
Постарайся, помоги!»

Океан шумит, пылая.

Между нами Ги-ма-лаи!
В облаках! Во льдах! В снегу!
Как я другу
Помогу?
Через воды, через царства

Не пошлёшь ему

Лекарства.
Не погладишь тихо
В ночь.
Чем же я
Могу помочь?

А радист, отличный малый,

Говорит: — Да ты, пожалуй,
Не горюй и не мудри,
Ты с дружком
Поговори. —
Говорит: — Пойдём-ка в рубку! —
Я бегу,
Хватаю трубку,
С ходу путаю слова
И кричу:
— Москва! Москва!

Через тропики Малайи,

Через горы Ги-ма-лаи,
В океане на плаву
Друга ласково зову.

И в ответ

Сквозь океаны,
Из-за этих Ги-ма-лай,
Через воды,
Горы,
Страны
К нам летит
Счастливый
Лай.

Друг

Воспрянул от недуга,
Друг услышал
Голос друга!
Наш радист присел к окну
И хохочет:
— Ну и ну!

А с утра приходит прямо

Из Москвы радиограмма:

«Друг здоров. Таскает шляпы.

Встал на все четыре лапы.
Хвост — кольцом. Отлично спит.
Превосходный аппетит.

Чутко ловит, просыпаясь,

Каждый звук издалека.
Спит и видит, улыбаясь,
Сон про друга-моряка».

ОНКЕЛЬ ФЕДЯ

Всю последнюю неделю осени мы стояли в маленьком японском порту. Погода была ясная. Солнце с утра обливало светом снежную гору, бывшую когда-то вулканом, и весь тихий рыбацкий городок у её подножия. Залётный ветер подёргивал холодеющую воду, покачивал на волне рыбачьи судёнышки, так что на них позванивали колокольцы. В домах он скользил по окнам, веселил на крышах магазинов заскучавшие иероглифы и наполнял всё вокруг глубинным запахом океана.