Морской сундучок

Сбегал я за тряпкой, возвратился, а паучка-то нету. Ни паучка, ни паутинки. Может, ветром сдуло, а может быть, каплями сбило. Солнце вон припряталось, мы к тучам подобрались, дождь накрапывает.

Тут выглянул капитан, посмотрел вверх — нет паутины — и кивнул: «Порядок».

Следующим утром поднялся я к рубке. Опять паутинка горит, тоненькая-тоненькая. Опять паучок на ней качается. Ни волн, ни ветра не боится.

А рядом опять стоит капитан и его разглядывает. Я снова бросился за тряпкой. Капитан махнул рукой, говорит:

— Отставить! Сейчас, кажется, дождь пойдёт.

И в самом деле — стало вдруг прохладно, мрачно. Паучок стал сматывать паутину и только в щёлочку под крышу спрятался, из туч полетело по всему морю: пах! пах!

— Не трогать паука! — рассмеялся капитан. — Он нам погоду будет предсказывать.

Не трогать так не трогать. Да и веселей с ним: свой, таёжный!

Так он и прижился. Как только начнёт паутинку сматывать, все шумят:

— Задраить иллюминаторы: паук сматывается!

А если будет тихо и ясно, то развесит свою сеть и бегает по ней из стороны в сторону, словно драит, чистоту наводит, чтоб не ругали. Пароход-то у нас чистый.

И команде это понравилось. Один ему муравьиное яичко из коры выковырнет. Другой мошку выловит.

Пришли в Японию — исчез паучок. И все про него забыли. Да и где тут помнить! Шумят над головой громадные краны, поднимают брёвна, бегают по трапам в жёлтых касках японские грузчики, кричит на причале паровоз, лязгают вагоны…

Но вот повернули мы обратно — и сразу его вспомнили. Кто-то пожалел:

— Наверное, подцепили нашего морячка бревном, унесли.

Капитан вслух подумал:

— А может, спрятался? Боялся, чтоб в Японии не оставили? Так зачем нам его оставлять!

Паучишка словно этого только и ждал. Хоть забился далеко, а всё, наверное, слышал. Выбрался тут же наверх, подвесил свою пряжу в знакомом углу и давай бегать из стороны в сторону.

Мы работаем, порядок наводим, и он у себя чистит, как матрос, старается. А как же? Домой идём.

ЗВЕЗДОПАД

Звездопад, звездопад!
Звёзды падают,
Шипят.
На трубу,
На рубку,
На воду
И в шлюпку.
Август нам
Под крик «ура!»
Звёзды сыплет из ведра.
А в воде дельфины
Подставляют спины,
Бьют хвостами
И сопят.
Ночь ликует:
Звездопад!

ЧАСЫ

Перед долгим плаванием в Америку и в Индию товарищ на прощание подарил мне часы.

— Вот тебе, — говорит, — носи. Ни на работу, ни на обед не опаздывай!

Надел я их и побежал вверх по трапу.

Целую неделю наш пароход гудел в сыром тумане, чтобы с кем-нибудь не столкнуться. Я стоял на вахте и то и дело поглядывал на часы. Правильно идут, да только что-то очень медленно. Не спешат стрелки, тянется время… Туман!

Но потом подул ветерок, небо проветрилось, заголубело, по волнам запорхали солнечные искорки — и часы словно бы заработали быстрей!

Вышли мы все на корму — палубу от ржавчины чистить. Стучим кирками, дерём скребками до блеска. Ходят руки туда-сюда, как пружины. Ветер мокрую спину холодит, рвёт вверх рубаху, как крылья. Хоть и нелегко нам, а весело.

И время торопится. Посмотрел на часы — час пролетел. Глянул снова — второй куда-то делся!

Заработался я, разошёлся и не заметил, как задел рукой угол трюма. Решил снова взглянуть на часы, смотрю — что такое?! Уже час работаю, а время то же самое, что и раньше.

Я прислушался — молчат часы. И стрелки не шелохнутся.

Подошёл наш боцман и спрашивает:

— Что, зашиб? Вот беда! Подарок ведь!

А потом прищурил глаз, смекнул что-то и кивнул вниз на машину:

— Ты к Федотычу сбегай, попроси. Он мастер!

Кончили мы работу. Я помылся и побежал в машинное отделение. Открыл дверь, а оттуда пахнуло горячим маслом и как загрохочет: ту-ту-ту-ту, ту-ту-ту-ту! Словно где-то внизу паровоз бегает. Я осмотрелся: стою на лестничной площадке, как на крыше десятиэтажного дома, а где-то внизу, как раскрашенные игрушки, громоздятся разные механизмы, трубы, цистерны, рычаги. И среди них ходят вверх-вниз сверкающие поршни. От них-то и идёт паровозное ту-ту-ту-ту, ту-ту-ту-ту.

Спустился я по металлической лестнице к Федотычу, а он сам мне навстречу из боковой дверки выходит. Громадный, согнулся, еле в дверях помещается. Весь в капельках пота. Вытирает могучие руки ветошью и кивает:

— Что?

— Часы! — кричу. А сам поглядываю то на поршни, то на великанские руки Федотыча. Думаю: ими как раз только с поршнями управляться. А как возьмёт своими ручищами мои часики, нажмёт — в пятак превратит!

А Федотыч раскрыл ладони, кивает мне: клади.

Послушал он часы. Отковырнул ногтем крышечку, посмотрел на колёсико внутри. Быстрое, как штурвальчик. И тоненькое, прикоснись — сломаешь. Федотыч подул на него и кивнул:

— Оставляй. Часа через два зайдёшь.

Два я не вытерпел. Ходил по палубе, смотрел на летучих рыб. А сам всё тревожно думал: «Да, ничего себе руки!»