Морской узелок. Рассказы

Не меньшее разнообразие открывалось в левой веренице девушек, выстроенных лицом к молодым людям. Среди девушек можно было видеть бледноликих прачек с набухшими руками, белошвеек с исколотыми пальцами, огородниц в белых платочках и в сарафанах, с подоткнутыми по привычке подолами, портних, одетых по последней модной картинке, служанок в накрахмаленных широких ситцевых юбках, прядильщиц в платьях с узкими, плотно застегнутыми у запястья рукавами…

Иные из девушек были так хорошо одеты, что, встретив ее на Кузнецком мосту или в театре, вы ничем бы ее не отличили от барышни или от дочери гильдейского купца.

Опекун со своим молодым спутником проходили по длинному ковру, между двух рядов людей, провожаемые взглядами то угрюмой злобы, то веселой насмешки, то робкой, заплаканной надежды, то затаенной гордости, то открытой бесшабашной удали…

— Это л ю д и, — с нажимом повторил старик опекун.

— Люди? Но что же отличает людей от человека? — возразил молодой офицер.

— А! — со вкусом причмокнул опекун. — Когда спрашивали у крепостных про вашего покойного батюшку, что он за человек, то крепостные отвечали: «Ч е л о в е к ничего, хороший, л ю д е й не обижает…» Отличие явственное, не правда ли?..

— Князь, князь! Неужто я опоздал? Прошу меня извинить! — послышалось позади.

— Нет, генерал, мы вас ждем… Позвольте вам представить — гвардии капитан Друцкой, флигель-адъютант ее величества, назначен государыней присутствовать при всех наших действиях… А это, друг мой, именно тот ч е л о в е к, которому высочайше повелено устроить счастье этих людей.

— И устроим, и устроим, — суетливо приговаривал, отдуваясь, генерал.

Он был румян, тучен; его воловьи ласковые глаза были подернуты влагой. Генерал с удовольствием окинул взглядом длинный ряд юных девиц.

— Теперь мы можем приступить, — сказал опекун. — Вот наш молодой друг находит, что, исполнив то, что нам повелено, мы нарушим в каждом из этих людей достоинство человека.

— Ха-ха-ха! — весело и звонко рассмеялся генерал и больше ничего не сказал.

— Что же, генерал, начнем, пожалуй? — предложил опекун.

— Начнем, начнем, — весело говорил, идя с левой стороны за опекуном, генерал.

Друцкой следовал за ними.

— Каков будет порядок?

— Да я так полагаю, государи мои, что времени им было дадено достаточно, чтобы каждый мог сыскать суженую, а девка высмотреть суженого. Три дня они резвились во дворе и парке — водили хороводы, бегали в горелки, пели песни и плясали. Им и было приказано встать тут друг против друга, как сами хотят. Вот глядите, что за пара, — прибавил опекун.

Он указал на молодого русого парня в новой безрукавке и канифасовой алой рубахе — по-видимому, кучеренка из богатого дома.

Как раз против кучеренка стояла девушка в городском нарядном платье и шляпке с подвязанными лентой полями. На руках девушки были перчатки. Казалось, что это не простолюдинка, а барышня, попавшая сюда на смотрины тысячи женихов и невест по нелепой случайности и только ждет подходящего мгновения, чтобы объясниться и уйти…

Видя, что взгляды комиссионеров остановились на ней, девушка вдруг с очаровательной грацией упала на колени и, простирая вперед руки, воскликнула:

— Умоляю вас о милости!

— О чем ты просишь, милая?

— Я прошу, чтоб меня не подвергали этой участи. Я не хочу идти замуж…

— Неужели тебе никто не приглянулся?

— Никто. Я не хочу выходить замуж. Я не могу жить в деревне. Не делайте меня несчастной!

— Как? — воскликнул опекун. — Ты противишься воле государыни? Она, в неизреченной милости своей и материнской о вас заботе, решила сделать вас счастливыми, воспитать через вас поколения счастливых людей…

— Нет, я знаю, что буду несчастна.

— Если ты и будешь несчастна сама, то можешь составить счастье супруга, — медленно и наставительно говорил опекун, осанисто выставляя блистающую золотом и драгоценными камнями грудь. — Не в этом ли истинный путь и назначение девушки? Если никто тебе не приглянулся, то уж наверное ты приглянулась многим. Хоть бы вот этот парень. Скажи, ну чем он не хорош!

Опекун повел рукой в сторону молодого кучера в безрукавке.

Парень стоял словно окаменелый и, вытянув шею вперед, смотрел хотя и оторопело, однако весело.

— Истинную правду изволите говорить, ваше сиятельство, — сморгнув, заговорил кучер, — мы будем очень хороши.

Опекун и остальные комиссионеры улыбнулись.

— Для чего же ты хорош?

— Для того, ваше сиятельство, чтобы взять вот их за себя…

— Ты желаешь на ней жениться?

— Желаем на них жениться, ваше сиятельство!

Услышав эти слова, девушка резво вскочила на ноги и кинулась было бежать. Строгий взор опекуна ее остановил.

— Давайте, господа, с этой пары и начнем. Пройдем в круглый зал, там я велел быть письмоводителю и писарям.

Опекун приказал девушке и претенденту на ее руку идти вперед. Все двинулись между двумя шпалерами женихов и невест. Девушка плакала. Невесты недвижимо провожали шествие, перешептываясь и морщась от сдержанных слез, женихи — угрюмыми, недобрыми взорами.