Вспоминался тот фильм, который шел в Тулоне всего один день – и за который Марселя Карне бросили в концлагерь[103]
. Нашествие на землю черного воинства ада – причем предполагалось, что оно будет символизировать русских, вот только глава его был буквально до мелочей похож на того, кем был лишь намечен в прошлый раз. Фильм был со скандалом изъят, Карне арестован – вот только образы стали уже известны наверное, каждому французу! Мальгузу однажды передали, что матросы всерьез спорили: если пристукнуть немца и срезать ему кожу с лица, как маску, под ней окажется зеленая чешуйчатая морда с клыками? Как на русском плакате – в прошлом году еще, в швейцарской газете видел, случайно в руки попала. А фильм когда вышел – так, может, это Карне рисовал с того русского художника? А если не рожа, так что-то другое, наверное, не так – ну не может у немцев быть все как у людей!И теперь эти человекоподобные ходили по французской земле и смотрели на добрых французов, как на диких негров. На стоящем у соседней стенки «Дюпле» кригс-комиссар больше любил не орать, хватаясь за пистолет, а подолгу философствовать, как в кругу мсье офицеров, так и перед строем – что всюду должен быть орднунг, один хозяин, в семье, в доме, в стране, в Европе, в мире – и, по закону Дарвина, таковым становится сильнейший, а значит, если мы, немцы, победили вас, французов, то вам положено подчиняться с радостью, поскольку это и есть справедливость, когда сильный свободно и по праву берет все, что ему нужно. И все ваши либерте, эгалите есть не что иное, как хаос, лишь путающийся у порядка под ногами.
«Алжир» не был в Лиссабонском сражении из-за неисправности в машинах. После возвращения эскадры в Тулон, дисциплина упала, экипажи явно не рвались в бой – и обязательное прежде прокручивание механизмов по утрам часто не делалось, как и многиепрочие корабельные работы. А поскольку кригс-комиссар ночевать на борту не любил, то и большая часть экипажа появлялась лишь к поверке и обеду – и уже несколько человек пропали неведомо куда: то ли дезертировали, то ли сбежали к макизарам, то ли были этими макизарами убиты, то ли были тайно арестованы гестапо. Хотя последнее было самым маловероятным – чтобы немцы при этом не осложнили жизнь не только виновным, но и их сослуживцам, друзьям?
И вдруг все понеслось вскачь. После Мальгузу узнал, что подобной процедуре в гестапо подвергался не он один, а все французы-командиры и старшие офицеры эскадры, включая адмирала Фовеля, назначенного вместо казненного Дюпена. Приказ выйти в море через двадцать четыре часа – и никакие возражения не принимаются, кто останется в порту, тот больше не нужен рейху, со всеми вытекающими последствиями. Кто успеет принять топливо лишь в один конец, тот так и пойдет. Впрочем, мазута все равно залили едва половину цистерн, немцы больше не дали. Погрузили снаряды в погреба и торпеды в аппараты – с условием, что вставлять в торпеды взрыватели дозволялось лишь по разрешению кригс-комиссара. Провизии был лишь текущий запас, даже заявку в интендантство не успели составить. Но вышли в срок, не вызвав немецкого неудовольствия.
Мальгузу смотрел на серо-голубые силуэты линкоров, крейсеров, эсминцев. Флот выходил из Тулона – морской крепости, оплота Франции в Средиземном море уже несколько веков. «Страсбург», «Кольбер», «Фош», «Дюпле», его «Алжир», «Галисольер», «Жан де Винн», «Могадор», «Вольта», «Индомптабль» – отличные корабли, в отличие от музея разнотипного старья, французского флота прошлой Великой войны, оказавшегося совершенно бесполезным – к этой войне у Франции был настоящий флот! Вот только войну бездарно сдали – на мачте «Страсбурга», как и восьми новейших эсминцев «Ле Харди», реяли немецкие флаги, там были немецкие экипажи, на остальных же французских корабляхрядом с командирами на мостиках стояли немецкие кригс-комиссары в сопровождении вооруженных эсэсовцев. Никогда прежде Франция не имела такого флота – вот только этот флот сейчас шел сражаться за Еврорейх.
– Не надо бояться, месье Мальгузу, – сказал кригс-комиссар. – Русского Морского Черта, или что там у них, разбомбила наша авиация в Специи. Всего три, четыре часа – потопим этих итальяшек и русских, и домой.