Строй пленных снова стал толпой – расхристанной, идущей не в ногу. Больше за все время марша никаких происшествий не случилось, попыток побега и бунта не было – не нашлось дураков и самоубийц. А позади немецких колонн ехали поливальные машины, как в иной истории, оставшейся неизвестной москвичам, что сейчас смотрели на шествие побежденных врагов. Конечными пунктами пути были, как и тогда, Савеловский, Рижский, Курский вокзалы – где пленных оперативно грузили в эшелоны и отправляли в места назначения. К 19 часам командующий Московским военным округом генерал-полковник Артемьев доложил Сталину об успешном завершении операции (как и в мире «Рассвета»). Иосиф Виссарионович усмехнулся в усы – он ведь ничего не забывал!
Пусть это действие состоится – с тем же результатом, что и там. Именно в день рождения фюрера – ему подарком. И еще – может быть, чисто теоретически, и в нашем будущем поднимут голову фашиствующие недобитки, как недостертая плесень – но даже у них этот день будет ассоциироваться не с очередным юбилеем величайшего мерзавца и преступника двадцатого века, а с годовщиной «парада позора», вошедшего в эту историю, как положено, увековеченного на кино– и фотопленке, на передовицах всех советских газет – да и иностранные журналисты и фотографы присутствовали! И кто теперь посмеет выбросить из истории этот день?
Ну а французы принесли официальную жалобу – что взять с дураков? Сталин посмеялся, затем сказал:
– Передайте де Голлю: «беречь себя и своих людей» для будущего мира – это, конечно, похвально. Но каким станет этот мир, определяется сейчас, в том числе и пролитой кровью. Вы отказались покориться Гитлеру, это хорошо. Но какой вклад Свободная Франция пока внесла в победу?
Отступлениями не выиграть войну. Но можно подготовить будущую победу. Или хотя бы приемлемый мир.
Именно так я видел перспективы Германии весной сорок четвертого. Было очевидно, что выиграть эту войну нельзя – значит, стоял вопрос о заключении мира на достойных условиях (о безоговорочной капитуляции не хотелось и думать). И мне было ясно, что главной ошибкой Германии в этой войне было решение напасть на Россию – забыв, что и Фридрих, и Бисмарк предостерегали нас от этого шага. Также неизменно, что от любых русско-германских конфликтов в выигрыше оказываются исключительно англосаксонцы – а вот от союза Германии и России всегда приходила обоюдная и ощутимая польза. А оттого краеугольным камнем политики новой Германии должен стать союз с восточным соседом или как минимум обеспечение его дружественного нейтралитета. Мои контакты с русскими, на тот момент воевавшими с нашей страной, следует рассматривать именно в этом смысле – и по моему глубокому убеждению, не может считаться изменой то, что в конечном счете идет на пользу Отечеству.
Я ошибался лишь в одном. Считал, что у меня еще есть время. Германия все же была одной из великих держав, и столь быстрое ее падение казалось невероятным. А роль равного партнера на переговорах куда привлекательнее, чем просителя у чужого стола!
На первый взгляд, положение не казалось катастрофичным. Болезненной была лишь потеря Восточной Пруссии – в остальном же территория собственно Германии была почти не тронута, под нашим контролем оставались значительная часть Франции, Бельгия, Голландия, Дания, половина Норвегии; заводы исправно снабжали армию вооружением, не было ничего подобного голоду конца прошлой войны; физические качества и боевой дух поступающего пополнения выглядели достаточно высокими. Конечно, мне было известно, и не только от официальной пропаганды, про большие жертвы гражданского населения от англо-американских бомбежек, про ограничение выпуска товаров потребления, про снижение призывного возраста, про недостаточное качество нашего вооружения в сравнении с русским – но, пребывая вдали от Германии, мне не доводилось видеть своими глазами разбомбленные до основания кварталы Мангейма; в мою армию не шли мальчишки семнадцати, и даже шестнадцати лет, как в фольксгренадерские батальоны и части ПВО; для меня было потрясением увидеть, что газогенераторные автомобили на дровах и соломе, на которых в оккупированной Франции ездило даже гестапо, не говоря уже о гражданских французах – в Германии встречаются на улицах даже в большем числе. Все это тогда казалось мне чем-то абстрактным, и я считал вполне возможным по исходе этой войны получить мир не хуже довоенного – ценой отказа от скомпрометировавшего себя нацистского режима. А пока мы отступали к своим естественным границам, огрызаясь и сохраняя полный боевой порядок. Хотелось верить, что сообщения берлинского радио «о планомерном сокращении линии фронта» можно истолковывать только так.