Морской волк. 2-я Трилогия (СИ)

Впрочем, подумал он, насколько бы облегчило жизнь, если бы между Вождями воюющих стран существовал бы экстренный канал прямой связи? Ведь война вовсе не исключает случаи совпадения интересов? Или случаев, когда вот здесь и сейчас проще договориться, чем выяснять силой?

Никто из живущих — почти никто! — не знал, что он когда-то увлекался марксизмом-коммунизмом. Просто потому, что тогда не было альтернативы. Не было другого столь же радикального учения, отрицающего власть богатых. А главное, столь же успешного — когда никто еще не слышал про Партию фюрера, коммунистам удалось захватить власть в своей, не самой последней стране мира. И не только захватить, но, и удержать ее, победив в своей гражданской войне. Хотя против них были не только «белые», но, и вся Европа, все цивилизованные страны.

А фюрер тогда был еще никто. Как и его партия, не больше чем кучка болтунов из мюнхенской пивной — основал которую, и во главе тогда стоял вовсе не фюрер, а Антон Дрекслер. Никто еще не знал, что эти неудачники всего через пятнадцать лет станут могучим движением, поднявшим Германию к вершине могущества и славы. Позиции коммунистов казались в те дни не в пример сильней. Что ж, любое политическое движение, достигшее успеха, привлекает к себе многочисленных сторонников. А не кучку идеалистов, впечатленных пока лишь словами.

Хотя, тут человек усмехнулся, он тогда и себя считал идеалистом. Иначе, вернувшись с войны, остался бы дома, работал на ферме, став добропорядочным обывателем. А он искренне был готов, как в песне, еще не написанной русским поэтом, дом свой покинув, идти воевать, чтобы… Но, не смейтесь над идеализмом молодых — кто с самого начала был циником, тот с возрастом превращался в завершенную мразь.

Смешно, но, тогда он был бы рад, если бы русское «даешь Варшаву, даешь Берлин» сбылось. Тем более что сами большевики говорили, что их собственная революция лишь разгон, начало, чтобы вспыхнуло в Германии, и заполыхало во всем мире. Вот почему он согласился помочь тогда, в двадцать первом — именно русским большевикам.

«Лампочка Ильича», план ГОЭЛРО — все могло провалиться из-за такой мелочи, как вольфрамовая нить. В царской России их не делали, как и не добывали вольфрам, вообще не умели с ним работать, а это не только лампочки, но, сверхпрочная сталь, идущая на броню, стволы орудий, детали моторов, сверхпрочный инструмент. И всего лишь три фирмы имели полный цикл вольфрамового производства, голландский «Филипс», американские «Дженерал Электрик», и немецкий «Осрам». И никто не соглашался продать технологию и оборудование, Советской России. Тогда русские обратились к немецким коммунистам. И так случилось, что он, человек который сейчас читал письмо, тоже приложил к этому руку. Не получив за это никакой материальной выгоды, а исключительно за идею. Ведь все мы делаем одно большое, общее дело. Когда мировая революция совершится, тогда и поделим, и славу, и почет.

Что было дальше? Интернациональный марксизм, «пролетарии всех стран», стал казаться ему верой слабых. Для побежденной, униженной, расчлененной Германии, «мир без контрибуций» был издевательством — месть должна была совершиться, а победители вернуть долг, тогда лишь можно было подумать и о дружбе с ними. Еще был двадцать третий год, когда восстал Гамбург, вся Германия готова была вспыхнуть, казалось, вот он, давно ожидаемый мировой пожар! Если только Советская Россия поддержит. И пройдут красные Конармии по берлинским мостовым. Но, в Москве решили иначе. По большому счету, он сам бы, на месте русских, поступил бы так же — предпочтя цели далекой и недостижимой, близкую и реальную: укрепление осажденного лагеря Советской страны, вместо помощи погибавшим на гамбургских баррикадах, невмешательство в германские дела — в обмен на новейшие технологии, и оборудование военных заводов, которое все равно должно было быть уничтожено по решению Контрольной Комиссии Антанты.

Но, это было ему уроком. Что своя шкура, свой интерес, своя страна — всегда дороже, даже для того, кто кричит о противоположном. Вот отчего он пришел в итоге именно к национал-социализму. Хотя различия между ним и большевизмом казались минимальны. Та же самая справедливость для своих — вот только оплачивалась она у большевиков сверхнапряжением собственных сил, а у нацистов экспансией вовне; все чужие считались врагами — но, разве не сказано было и у коммунистов, кто не с нами, тот против нас?

Вел ли он дела с коммунистами, своими и русскими, после? Да, было и такое — по взаимному интересу, это не было ни шпионством, ни вербовкой. В то же время он добросовестно и с рвением исполнял свои обязанности перед своей Партией. И с интересом следил за успехами русских. Ему было даже любопытно смотреть, как за спортивным состязанием, чей путь построения нового мирового порядка окажется успешнее? И перенять какие-то детали, показавшиеся интересными.