Морской волк

Желтый Платок опять вернулся на берег, обыскал весь остров и еще раз подошел к куче раковин. Я прекрасно понимал, о чем он думает. Никто не мог уйти с острова или подойти к нему, не оставив следов в тине, а между тем единственные имевшиеся следы шли от его ялика и от того места, где останавливалась первая джонка. Меня не было на острове, значит, я ушел по одному из этих двух следов. Он только что побывал у своего ялика и убедился, что я не ушел этим путем. Значит, я мог уйти только по тем следам, которые вели к джонке. И, чтобы проверить это, он сам направился по следу, оставленному китайцами, поминутно чиркая спички.

Дойдя до того места, где я лежал первый раз, от открыл мои следы. Я понял это по тому, сколько времени он простоял там и как много сжег спичек. Он пошел по этим следам до самой воды, но на глубине трех футов Желтый Платок не мог больше различить их. С другой стороны, так как отлив все еще продолжался, то он легко заметил бы след, оставленный носом какой-нибудь джонки, точно так же, как и всякой другой лодки, если бы она пристала в этом месте. Но такого отпечатка не было, и китаец, как я понимал, был вполне убежден в том, что я скрываюсь где-нибудь в тине.

Но искать в темноте в море тины мальчика было все равно, что искать иглу в стоге сена, и он даже не попытался сделать это. Вместо этого он вернулся на берег и некоторое время побродил там. Я надеялся, что он откажется от своих поисков и уедет, ибо к этому времени я уже сильно страдал от холода. Наконец он зашлепал к своему ялику и отчалил. А что, если это только уловка с его стороны? Что, если он задумал выманить меня таким образом на берег?

Чем больше я об этом думал, тем больше мне казалось подозрительным, что он так нарочито громко шумел веслами, когда отъезжал. Итак, я остался лежать в тине. Я так сильно дрожал от холода, что у меня заболели мускулы спины, и боль эта была еще мучительнее озноба. Мне нужно было величайшее напряжение воли, чтобы заставить себя оставаться в этом ужасном положении.

И хорошо, что я сделал это, ибо не прошло, должно быть, часу, как с берега послышался какой-то шум. Я стал напряженно всматриваться в темноту, но уши предупредили меня раньше глаз, уловив резкий, слишком хорошо знакомый кашель. Желтый Платок потихоньку вернулся на остров, подъехав к нему с другой стороны, и пришел на прежнее место, чтобы накрыть меня, если окажется, что я поддался на эту удочку.

Прошло несколько часов, и о Желтом Платке не было больше ни слуху ни духу. Тем не менее, я все еще боялся выйти на берег. С другой стороны, меня в такой же мере пугала мысль, что я не выдержу этого испытания и умру. Я никогда не представлял себе, что можно так страдать. Под конец я до такой степени застыл и окоченел, что даже перестал дрожать; но вместо этого мои мускулы и кости начали невыносимо болеть. Прилив уже давно начался, и меня мало-помалу стало относить к берегу. Высокая вода подошла в три часа, и в три часа я вылез на берег, еле живой; в эту минуту я был так беспомощен, что, если бы Желтый Платок набросился на меня, я не мог бы оказать ему никакого сопротивления.

Но Желтый Платок больше не показывался. Он, очевидно, отказался от мысли поймать меня и вернулся на мыс Педро. Тем не менее, положение мое было весьма плачевно, чтобы не сказать опасно. Я не мог ни стоять, ни тем более ходить. Промокшее, грязное платье сковывало меня, точно ледяной панцирь. Казалось, что мне никогда не удастся снять его. Мои пальцы так онемели, и сам я так ослаб, что провозился не меньше часа над тем, чтобы снять сапоги. У меня не было сил разорвать кожаные шнурки, а узлы казались мне непреодолимым затруднением. Я колотил руками о камни, чтобы вызвать кровообращение. Минутами мне казалось, что я сейчас умру.

Прошло, по-моему, несколько столетий, прежде чем я освободился наконец от мокрого холодного платья. Вода была теперь совсем близко, и я с мучительными усилиями добрался до нее ползком и смыл тину со своего обнаженного тела. Я все еще был не в силах подняться на ноги и пойти, а между тем лежать я боялся. И мне не оставалось ничего другого как медленно ползать взад и вперед по песку, на манер улитки. Но даже это движение требовало огромных усилий и вызывало мучительное болезненное ощущение во всем теле. Я продолжал это занятие пока хватило сил; но когда восток побледнел при первых проблесках зари, я начал сдаваться. Небо загорелось розово-красным огнем, и золотой глаз солнца, показавшись над горизонтом, нашел меня в совершенно беспомощном состоянии. Я без движения лежал на раковинах, не будучи в силах шевельнуть ни одним мускулом.