Морской волк

Понемногу его голос смягчился, и в нем снова прозвучала искренняя нотка.

- Видите ли, я тоже порой ловлю себя на желании быть слепым к фактам жизни и жить иллюзиями и вымыслами. Они лживы, насквозь лживы, они противоречат здравому смыслу. И, несмотря на это, мой разум подсказывает мне, что высшее наслаждение в том и состоит, чтобы мечтать и жить иллюзиями, хоть они и лживы. А ведь в конце-то концов наслаждение - единственная наша награда в жизни. Не будь наслаждения - не стоило бы и жить. Взять на себя труд жить и ничего от жизни не получать - да это же хуже, чем быть трупом. Кто больше наслаждается, тот и живет полнее, а вас все ваши вымыслы и фантазии огорчают меньше, а тешат больше, чем меня - мои факты.

Он медленно, задумчиво покачал головой.

- Часто, очень часто я сомневаюсь в ценности человеческого разума. Мечты, вероятно, дают нам больше, чем разум, приносят больше удовлетворения. Эмоциональное наслаждение полнее и длительнее интеллектуального, не говоря уж о том, что за мгновения интеллектуальной радости потом расплачиваешься черной меланхолией. А эмоциональное удовлетворение влечет за собой лишь легкое притупление чувств, которое скоро проходит. Я завидую вам, завидую вам!

Он внезапно оборвал свою речь, и по губам его скользнула знакомая мне странная усмешка.

- Но я завидую вам умом, а не сердцем, заметьте. Зависть - продукт мозга, ее диктует мне мой разум. Так трезвый человек, которому надоела его трезвость, жалеет, глядя на пьяных, что он сам не пьян.

- Вы хотите сказать: так умник глядит на дураков и жалеет, что он сам не дурак, - засмеялся я.

- Вот именно, - отвечал он. - Вы пара блаженных, обанкротившихся дураков. У вас нет ни одного факта за душой.

- Однако мы живем на свои ценности не хуже вас, - возразила Мод Брустер.

- Даже лучше, потому что вам это ничего не стоит.

- И еще потому, что мы берем в долг у вечности.

- Так ли это, или вы только воображаете, что это так, - не имеет значения. Все равно вы тратите то, чего у вас нет, а взамен приобретаете большие ценности, чем я, тратящий то, что у меня есть и что я добыл в поте лица своего.

- Почему же вы не переведете свой капитал в другую валюту? - насмешливо спросила она.

Он быстро, с тенью надежды, взглянул на нее и, помолчав, ответил со вздохом:

- Поздно. Я бы и рад, пожалуй, да не могу. Весь мой капитал - в валюте старого выпуска, и мне от нее не избавиться. Я не могу заставить себя признать ценность какой-либо другой валюты, кроме моей.

Он умолк. Взгляд его, рассеянно скользнув по ее лицу, затерялся где-то в синей морской дали. Звериная тоска снова овладела им; по телу его пробежала дрожь. Своими рассуждениями он довел себя до приступа хандры, и можно было ждать, что часа через два она найдет себе разрядку в какой-нибудь дьявольской выходке. Мне вспомнился Чарли Фэрасет, и я подумал, что эта тоска - кара, которая постигает каждого материалиста.

Глава двадцать пятая

Утром во время завтрака Волк Ларсен обратился ко мне с вопросом: уже поднимались на палубу, мистер Ван-Вейден? Какая сегодня погода?

- Довольно ясно, - ответил я, бросая взгляд на солнечный луч, играющий на ступеньке трапа. - Ветер западный, свежий и, кажется, будет еще крепчать, если верить прогнозу Луиса.

Капитан кивнул с довольным видом.

- Туман не предвидится?

- На севере и на северо-западе густая пелена.

Он снова кивнул и, казалось, остался еще более доволен, услышав это.

- А что «Македония»?

- Ее нигде не видно, - отвечал я.

Я мог бы поклясться, что при этом сообщении лицо у него вытянулось, но почему это так его разочаровало, было мне непонятно.

Вскоре все разъяснилось.

- Дым впереди! - донеслось с палубы, и лицо Ларсена снова оживилось.

- Превосходно! - воскликнул он. Вскочив из-за стола, он поднялся на палубу и направился к изгнанным из кают-компании охотникам, которые вкушали свой первый завтрак у себя в кубрике.

Ни Мод Брустер, ни я почти не притронулись к еде. Мы переглянулись тревожно, в полном молчании прислушиваясь к голосу капитана, доносившемуся сквозь переборку. Говорил он долго, и конец его речи был встречен одобрительным ревом. Переборка была толстая, и мы не могли разобрать слов, но они явно произвели большое впечатление на охотников. Рев стих и перешел в оживленный говор и веселые возгласы.