Морской Волк: Морской волк 1-3

Рейхсфюрер брезгливо отодвинул листок.

– Это всего лишь пропаганда, Руди. Но даже если это и так, то абсолютно ничего не меняется. Пусть все решится по праву силы: «меч рассудит», кто более достоин наследия.

– Решится. Вот только в чью пользу? «Право силы», древний европейский обычай, если у меня достаточно силы, взять и удержать то, что считаю своим. По которому и бастард может вступить в права, убив законного наследника. Еще это право называют «божий суд». Вот только бастарду-полукровке никогда нельзя при этом призывать духов предков. Потому что они, при равных условиях, всегда поддержат наследника. И у бастарда есть шанс, лишь если законный наследник – совсем никчемный. А русские не такие. Они считают, что не в силе Бог, а в правде. Вспомни прошлый год, как они сражались в абсолютно безнадёжных ситуациях, когда сила была на нашей стороне. Они боролись, даже потеряв полстраны, и конце концов остановили нас, продемонстрировав истинно арийскую волю к победе, которой позавидовал бы сам фюрер. А ведь французы сломались, когда у них еще оставалось гораздо больше!

– И что? Мы все равно сильнее! Несмотря на несколько досадных последних неудач…

– Фронт уже рушился, мы отступали. Пешком через леса, потому что русские перерезали железную дорогу. Страшный и бескрайний русский лес, рядом с которым наш Шварцвальд – это общественный сад для воскресного гуляния. Цивилизация кажется безмерно далекой, поневоле веришь в сверхъестественное. Майор Кнаббе уходил вместе со мной. Наш разговор зашел о необъяснимом прорыве русских у Мги. В моей папке ты найдешь опрос свидетелей: лейтенанта и фельдфебеля, которым повезло выбраться живыми из того ада. На фронте никого не удивить хождением «за языком» в чужую траншею, но не в этом случае. Широкая и незамерзшая река, и наши дозоры, парные, по уставу, и не один, не два, а десяток, но никто не поднял тревогу, когда целый батальон русских каким-то образом оказался на этой стороне! Лодки бы заметили, ну а плыть с оружием в ледяной воде… Все говорят, что это невозможно, не в человеческих силах! И русские атаковали с такой яростью, как даже они никогда в атаку не ходят, – это говорили не новобранцы, а бывалые солдаты остфронта. В эту ночь за русских сражались берсеркеры, словно исчадия ада, они буквально рвали наших на куски!

– У страха глаза велики, Руди. Что еще может сказать бежавший с поля боя трус?

– И я так подумал, Хайно, когда еще в Петсамо слышал рассказы о русских ночных оборотнях с волчьими глазами, которые возникают из ниоткуда, убивают и пропадают в никуда… и наши солдаты, посланные их ловить, не возвращаются. Каково же было мое удивление, когда я услышал то же самое от бывших подо Мгой! Не только те двое, спасшихся с берега Невы, но и солдаты Девяносто шестой пехотной. Они рассказывали странные и страшные вещи, при этом четко различая простых русских партизан, диверсантов, осназ… и «этих», которые приходят ночью, и их нельзя увидеть, оставшись живым. Причем место и время этих слухов четко ограничено – полоса на участке у Киришей, меньше ста километров, такие же наши солдаты или не знают ничего, или же отсылают на Мгу… Это тоже пустые слухи?

– Ну и что ты хочешь сказать?

– Майор Кнаббе был материалист. Мы шли по лесу, а он рассказывал, смеясь, о диких русских суевериях. Что места древних капищ до сих пор пользуются у тамошних жителей особой славой, не то чтобы страхом, но боязливым почтением. Туда не ходят и о них не говорят… Оттого они и оставались так долго неизвестны науке. А вот истинные арийцы, участники той экспедиции, ходили ногами по тем древним камням, чистили на них рыбу и даже лили кровь, разделывая тушки дичи. Тогда я спросил его, а что он знает о судьбе тех своих спутников? Он, подумав минуту, ответил – все, о ком я знаю, погибли, но ведь это же война! И тут, словно кто-то толкнул меня. Я поскользнулся и упал, на ровном месте. А бедного Кнаббе буквально разорвало. Солдаты, бывшие с нами, залегли и стали стрелять в сторону леса. А их в ответ разбрызгивало кровавыми клочьями. Не знаю, чем русские стреляли в нас, да и русские ли это были? В несколько минут все было кончено, и воцарилась тишина. А я лежал, боясь пошевелиться среди крови и расчлененных тел. И понимал, что если шевельнусь, то смерть. Было холодно. Я еще подумал, что получу воспаление легких, но все же лучше умереть позже, на госпитальной койке, чем вот так. Так и лежал – до темноты. И честно скажу, молился Богу, в которого прежде не верил. Говорил ему, что это не моя война и, в отличие от майора Кнаббе и его людей, я русских не убивал! Странно, но это дало мне силы – ведь даже бывалые фронтовики подо Мгой боялись ночного леса, как малые дети. А я встал и пошел, и всю дорогу произносил как заклинание: «Я не трогал русских, мне нет дела до этой войны». Убеждён, меня просто отпустили как единственного, на ком не было крови, чтобы я мог это рассказать. Да и, подозреваю, споткнулся я неспроста.

– Так какой же твой вывод?