Мы рванули обратно к подъезду, и за эти секунды я успел вообразить себе все, что только возможно. Все то, что сейчас могло происходить в нашей квартире. Всех тех, кто мог находиться в нашей квартире. Как можно быть такими идиотами? Я же сто раз видел такие трюки по телевизору и смеялся над глупостью людей, которые на них велись!
Взбежав по ступенькам, мы с шумом влетели в квартиру, заперев за собой дверь. Машка вытянула руки с баллончиком перед собой и побежала в зал, дрожащим голосом крикнув: «Кто здесь?!» – ответа не было.
Еще в коридоре я почувствовал сквозняк и не раздумывая рванул на кухню. Мне показалось, что я что-то услышал. Мысли с бешеной скоростью проносились мимо меня, воображение рисовало рукастых уродов из тюряги, а время, наоборот, словно замедлилось: сейчас я чувствовал каждой клеточкой своего тела, будто бы двигаясь в замедленной съемке какого-нибудь мелодрамного клипа.
Окно было раскрыто нараспашку, занавески вздувались от ветра. Я моментально подлетел к окну и, опершись руками о намокший подоконник, высунулся наружу, пытаясь разглядеть какого-нибудь убегающего сломя голову Господина Сволоча. В лицо начал хлестать дождь, и ни вдалеке, ни рядом я не увидел ничего интересного, кроме нашей оконной сетки, которая валялась прямо на цветочной клумбе-покрышке, выкрашенной в ярко-желтый. Вот черт.
Машка, вбежав на кухню следом за мной, села на корточки перед холодильником и зачем-то полезла в морозилку.
– Ты дура, нет?! – закричал я и с досадой ударил кулаком по подоконнику. В этот момент я ненавидел Машку, эту идиотку, которая забывает закрывать за собой двери.
– Сам ты дурак… – пробурчала сестра, увлеченно копаясь в упаковках пельменей, замороженных ягод и чего-то еще. – Вот они… Мои любимые…
Машка достала пачку денег, завернутых в прозрачный пакет, и принялась пересчитывать покрытые инеем купюры. Я знал, что мама дала нам что-то в дорогу, но это «что-то» было вручено сестре с просьбой прибрать куда подальше от меня, как будто бы
Я моментально ощутил облегчение во всем теле, забыв о своем желании разорвать сестру на мелкие кусочки.
– Молодец, – усмехнулся я и, закрыв окно, сел рядом с Машкой. – Я бы не догадался, что у нас целое состояние под клюквой мерзнет.
– Не радуйся, я перепрячу.
Лежа в кровати с выключенным светом и разглядывая тоненькие трещинки на потолке, я заметил кое-что странное. Этот потолок я изучал не первый день и каждую его неровность знал наизусть, но в эту ночь что-то изменилось. Сначала я решил, что мне показалось, но, остановив взгляд на одной точке, я понял, что это не так. В том месте, прямо над моей головой, между ползущей трещиной и небольшим бугром я разглядел что-то вроде выцарапанных полосок. Эти штрихи были расположены очень странно: ровным рядом, как ни одна трещинка на этом потолке.
Нет, то были не просто штрихи. Точки и тире. Вот черт.
В голове завертелись воспоминания прямиком из детства. Помню, папа (который папа-папа, а не папа-отчим) раньше все шутил, что мама мне в детстве не азбуку с картинками читала, а азбуку Морзе, вот и пошло дело. Тогда мои первые приступы и приступами назвать было нельзя, они протекали практически без боли и от того не казались резкими, поэтому папашка и прикалывался, не воспринимая «тук-туки» в моей голове всерьез. Он делал вид, что просто уверен в том, что я так играю, и я злился на него все сильнее и сильнее.
Я не помню своего первого приступа. Точнее, помню, но не знаю точно, был ли он первым. Еще лет в семь, когда мы с друзьями, предоставленные сами себе, бегали по каким-то развалинам в соседнем районе, я споткнулся и сильно ударился головой о кусок бетона. Кровь, скорая, больница, сотрясение мозга – все как обычно. Но я успел два раза потерять сознание – когда упал и когда увидел лужу крови вокруг себя, – я отчетливо помню ровные глухие удары, которые прекращались, когда мое сознание возвращалось в этот мир и я открывал глаза. Возможно, из-за того сотрясения все и началось: недолечили, не вправили что нужно, вот и стучит теперь.