Когда все подошли, дварв, ещё раз, для практики наверное, чтобы не забыть как это делается, визгливо вскрикнул. И покосившись на друзей, радостно стал ждать ответной реакции.
Подошедший Джером, деловым голосом осведомился у Сокола : - Снимем, или может, сварим его на хрен?
От такой вопиющей несправедливости дварв даже посерел, хотя изменившийся цвет лица не помешал ему противным голосом заверещать : - Сними-иии-те мен-яяя !!
Рейнара еле подавляла приступы смеха. Несмотря на то, что этому дварву несомненно пришлось многое пережить, невозможно было спокойно относиться к поведению маленького народа.
Отшельник хихикая словно ребёнок и потирая руки начал колдовать заклинание огня на уже почти потухших поленьях под здоровенным котлом.
Увидев это, дварв вытаращился на него такими глазами, что казалось ещё чуть-чуть и они упадут на землю.
- Мужик, ты чего офанарел совсем ? - выдавил из себя испуганным голосом дварв.
Уже давясь смехом, Сокол сказал :
- Ну ладно вам, хватит издеваться над бедным маленьким братом. Джером, давай опрокинем котёл. Отшельник пережги веревку, а мы его поймаем.
Очутившись на земле (воинам всё же не удалось его во время поймать), дварв кряхтя поднялся и матерясь, на чём свет стоит, а эта способность к нему вернулась почти сразу же, начал вытаскивать из под мелкой крошки камней, свою одежду и доспехи.
Подойдя к одному и трупов скайвенов, Григорий, злорадно пнув его, рывком сорвал с пояса того утреннюю звезду и прикрепил её к своему широкому кожаному ремню. Из разбитой поверхности стола он выдернул острый нож с широким лезвием.
Подбирая боевой топор, метал которого, посерел от времени, Григорий с
призрением процедил сквозь стиснутые зубы :
- Эта скотина хотела выковырнуть из него магические изумруды ! Чтоб его мать съели дикие лошади !
Поднимая с пола заплечный походный мешок, дварв обиженно пробубнил :
И все мясо сожрали, трижды не рождённые дети ехидны... И сыр!! Мне бы его на неделю хватило... Какой сыр... А? Нет, какой сыр...
Подбирая с пола маленький серый мешочек, вышитый странными рунами, он как-то очень бережно отряхнул с него пыль, прижал к груди, что-то не внятное пробубнил себе под нос и так же бережно спрятал его за пазуху, поближе к сердцу, за металлические пластины нагрудника.
Покончив наконец с одеванием, дварв развернулся к молча наблюдающим за ним друзьям и с присущей только дварвам беззаботностью сказал :