Мощи

В спокойствии зажила Денисова, — келийка чистая, послушница расторопная Ариша рыженькая, клирошанка-певунья, и забот никаких.

Попала в монастырь Ариша — обжилась, привыкла, все порядки узнала. Тихая да смиренная, а подымет глаза, поведет ласково и запрыгают в них чертеняточки золотые и убегут, спрячутся в золотые волосы.

Как подневольная в монастыре бродит, и в келии, как в тюрьме сидит, озирается, из чужих рук смотрит — дадут или нет или будут попрекать куском хлеба. Тянет на волю ее, а знает, что в миру еще хуже, — мать Валерия строгая была, добрая, — рассказывала ей, когда тосковала она по воле, что в миру не соблазны страшны девушке, не замужество, а улица по ночам темная, либо на мещанских домики с фонарями красными, откуда не выходит человек живым, а сгниет от болезней мерзостных.

Про мир думать страшно, а тянет в него Аришу, и подруге своей, Вареньке дисканту, говорила про это, та только усмехнулася.

— Дура ты! Сколько в монастыре живешь, а ничего не знаешь… Это нам воли нет, послушницам, потому что нашим-то даровые работницы да кухарки нужны, что б они без нас-то делали?.. Ты посмотри на них — святость жирная. Что говорить — есть строгие, не дай бог какие, а отчего строгие — злость у них на людей, что жизнь-то их не удалась в миру, вот и злость отсюда. Овдовела, — сперва тоска у ней, любовь к умершему, а потом как напала тоска на нее и кончено. Сама не знает отчего тоска эта, думает, что по покойнике скучает своем, от любви исходит, а в самом-то деле — тянет ее к любимому не любовь ангельская, а согрешить ей хочется. Вспомнит про мужа-то, про любовь да про ласки, про то как покойник любил ее, — силы нет победить себя, потому еще молода, ну и начнет себя изнурять постом да молитвою; начнет высыхать заживо, и злость у ней появляется, и мужчин-то клянет, и свою жизнь загубленную, и других ест поедом, — на побегушках у ней, хуже горничной, та хоть волю имеет, а ты?!. Оттого и злится, что молодости твоей завидует, красоте девичьей. Вот и изводит тебя. Эти-то еще что — полбеды, полгоря, а вот жирные… для тех ты не человек пока послушница и держат они нас, чтоб работать на них кому было. Сами-то целые дни по купцам ходят, по благодетелям — пьют, едят, тараторят, сплетничают, невест сватают, — не свахи, а сватают… А ты мечись целый день, работай, а вечер придет — садись за пяльцы, — работы тебе принесла — невесте приданое. И держат они нас батрачками, пока не примешь ты посвящения, а приняла, сразу в приятельницы.

Приняла посвящение — кончено. Дальше стен этих никуда не уйдешь. не уйдешь, значит, своя, вой по-волчьи… А с приятельницей и попить и поесть у купцов пойдет, перезнакомит тебя с благодетелями и про женихов с невестами говорить начнет, а вернется домой, ляжет спать, — не спится ей и зовет приятельницу, пойди говорит, что-то холодно мне, вдвоем согреемся и греются целую ночь, аж синяки под глазами утром… А ты думала что?..

Чаще да чаще слышала Ариша от приятельницы разговоры эти, а потом та и скажи ей:

— Ты думаешь это у них племянницы живут малолетние, сироты, — как же!.. Дети ихние… а у них — племянницы…

И потянуло Аришу правду узнать монастырскую, оттого и потянуло, что и у самой по ночам сердце билося по-чудному, замирало как-то, особенно когда из семинарского рва доносилось пение. И на кладбище стала ходить по весне соловьев слушать…

Еще мать Валерия жива была, когда у Ариши в первый раз сердце екнуло, не забилось, а только екнуло легонечко, оттого екнуло, что пришел как-то к ним в келию с мамашей молодой студентик.

— Вот и я к вам, матушка Валерия, пришел с мамою. Никогда еще не бывал в девичьем монастыре, а согласились учить меня вышивать шерстями, теперь не отказывайтесь.

— Не откажусь, Владимир Николаевич, — учить буду…

Мать матушке Валерии и гостинчиков городских принесла подсластить старушку, побаловать.

— Я и пяльцы вам натянула… Рукодельник вы, не хуже девушки…

Ариша вошла…

— А ну-ка, Аришенька, разведи самоварчик нам, да приходи вот молодого человека вышивать учить шерстями.

Арише смешно и глянуть-то любопытно на пришедшего.

За чайком и просидели до вечера, Ариша-то и шерсть ему подбирала и рисунок на канву свела, а взглянула на него, когда он неумело нитку продергивал, — помочь хотела, наклонилась к нему и взглядом встретилась, и екнуло сердце и руки отчего-то ослабли, и у него — тоже дрогнуло от глаз девичьих. Не цвели еще — любовью глаза девичьи, а взглянули, и брызнула из-под ресниц ему в сердце ласка ясная.

Потом и не взглянула Ариша на него за весь вечер ни разу, боялась, а он все время старался заглянуть сбоку.

И начал ходить он к Валерии вышивать шерстями, узор плести в сердце девичьем. Не в келию приходил, а в монастырский собор к вечерне, — подле клироса становился, Аришею любовался. Вечерня кончится, — не сразу пойдет к Валерии в келию, а сперва подле храма надписи почитает на могилах купчих почетных, благодетельниц, а потом и в келию.