С тех пор и стал жить Акакий на пустыньке. Один жил в хибарке, только зимой месяца на два в самые сильные морозы переходил в скит, в келию. А чуть пригревать начнет солнце — на пустыньку уходил Акакий и до глубокой осени, до первых морозов, доживал в лесу. И стали к нему ходить богомольцы, странники, искалеченные в житии мирском. С утра раннего подымался Акакий творить молитву. Пройдет на бугор пустынника Симеона, сядет на лавочку и слушает тишину лесную — молится. И слов у него нет — без слов молится, вспомнит про жизнь мирскую — загорятся глаза старческие; медленно дышит, тихо впивает смолу лесную, слушает, как птицы свистят утренние. И птицы ему кажутся райскими — беззаботно иволги перевизгиваются, другие посвистывают, а то завизжит сизоворонка, сорвется с сука и блеснет семицветною радугой крыльев. Слушает душа старческая и радуется каждому звуку, каждому прыжку белок по верхам сосен. Уставится старец в одну точку вверх, занемеет весь — неживой будто, только глаза сияют радостью. И до тех пор, пока не ударят к ранней, и пока солнце не позолотит коры сосен и не порозовеет песок белый. Услышит Акакий колокол, подымется и начнет день заботами.
Снизу он сосны обложил досочками, чтоб не обрывали кору странники, и лозою посвязал их, кое-где и гвоздочки вбил, и корни песком позасыпал. И каждый день Акакий осматривал сосны старые, корни цепкие, и заботливо досочки поправлял и с реки Снежити песок приносил подсыпать подле корней старых.
Про чудеса монахи простому люду рассказывали:
— Старец наш чудеса творит, Симеон пустынник, основоположитель пустыни. Исцеление подает недугующим.
Приходили бабы на пустыньку, мужики старые и пролупывали кору сосновую, завязывали в концы головных платков песок белый. Дожидали по целым часам старца Акакия. Работает старец на пустыньке — подойти боятся, думают, что помешают ему, прогневают и не подойдет он, ничего им не скажет, не утешит им душу простым словом.
И каждый день утром Акакий засыпал корни сосновые, жалея дерево, и говорил про себя шепотом:
— Вера человеку поможет, не песок, а вера, а что он песок-то берет, пускай берет, я принесу, еще принесу, когда из-под корней выберут, лишь бы орали песок этот, верили б, вера горами двигает.
И словам его народ верил. Просты у него слова, житейские, про мужицкую жизнь слова тихие.
У мужиков одно горе: нужда, от нужды болезни, родителям непокорство. Придет баба, выплачет душу, услышит слова тихие о душе, — они и входят в душу, в глубину самую и уходят от него облегченные, будто и жизнь с этого дня легче станет. А как опять защемит душа — соберет баба гроши свои, что от хозяйства ей приходятся, и пойдет облегчить душу к старцу и жить без него не может, каждое дело идет обсудить, посоветоваться. Девку выдавать против родительской воли, отделять сына… Ругается с мужиком, ругается, а потом и скажет, что пойдет совета просить у старца. И за сколько верст летит слово о старце Акакии, каждой встречной о нем расскажет, а та другой, и знают о нем в деревнях мужицких.
Мужику скажет, а тот.
— К Акакию пойду, посоветуюсь…
— Ступай, что скажет, тому и быть видно.
И мужик верит старцу, может, и никогда и не был у него сам, а если знают в народе про пустынника — мужик ему верит и что баба от него передаст — исполнит точно. Состарится и сам идет в пустынь какую-нибудь повидать старца.
— Мужицкая жизнь трудная, — куда от нее уйдешь, от горя-то! Без земли-то нам тяжело жить, батюшка…
— Не ропщи на господа… Жизнь-то, ведь она твоя… У тебя мало, а у других, может, и ничего нет, а живут, не ропщут… И ты терпи… Никуда она не уйдет от тебя, земля эта, твоя будет, ляжешь в нее — твоя земля, «от земли взят, в землю отыдеши, а в ней несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная»… Думаешь ты о ней, а все равно твоя, тебя ждет…
И каждому у старца найдется слово тихое.
К душе подойти тихо надо душою, свою раскрыть перед каждым, чтоб и другая была понятнее, а понять человеческое горе всегда легко, прежде чем говорить начнет — зорко осмотрит всего человека, по костюму его узнает, из каких он, по лицу прочтет и достатки, и бедность, и страдание. Верней врача определит, отчего душа у человека мучается. У старца душа всегда чуткая, каждый нерв напряжен пытливостью, только чуткий человек старцем и может сделаться. Чуткая душа с молодости к человеку тянется, каждым поступком своим болит и у других ищет успокоения. И Акакий смолоду к людям шел, — обманывался, разочаровывался, может и не верил в людей, а тянулась душа к тишине, к отдыху и раскрывал каждому глубину болезненно и своею болью узнавал другую душу и с каждым разом чаще и чаще понимал чужую. Потом и о своей не рассказывал, а только тихими словами, любовью насыщенными, пускал в свою душу чужую, каждую. В одном слове, в одном намеке угадывал и радость и горе. Простыми словами и к душе подходил.
— Живется тебе тяжело…
— Уж так тяжело, батюшка, и слов-то нет. Без кормильца мы…
— Давно помер?..
— Прибрал его господь…