Мощи

— Как мне научить вас полюбить жизнь, как, скажите? Я знаю… знаю, я тоже мучила, а теперь всю жизнь мучаюсь, и другие через меня мучаются… вы мучаетесь и другой… и третий и четвертый — все мучаются, а мне кажется, что это я мучаю всех, я, женщина. Из-за женщины все мучаются. А мы, мы сами себе мучения создаем и других мучаем… И сами мучаемся, но мы по своей вине, а вы через нас, а после мы мечемся и боимся разорвать эти мучения, гнет души сбросить и жить, жить… каждую каплю воздуха ловить ртом жадно, лишь бы жить. Понимаете вы меня, нет?

Слышал голос срывающийся, мечущийся, и самому стало душно и глуше, тяжелей сердце забилось толчками, хотелось уйти, не слушать и сидел, как прикованный, не поднимая головы, не шевелясь ни одним мускулом.

На последние слова ответил:

— Не понимаю, нет…

— Но я хочу, чтоб вы поняли… вы, Боря, должны понять. Я хочу жизни, и не для себя, моя прожита, — да, я еще молода и я хочу тоже жить, но только моя жизнь прожита, оттого, что не вернуть прошлого, а вы еще не жили, у вас нет этого прошлого, вы непорочный, чистый… И жизнь, она непорочная, это люди грех создали; любовь изуродовали и создали грех, оттого, что любить боятся, когда она к нам приходит и не изуродованная. Я уже изуродованная, но у меня еще не перестала душа болеть, и если я не могу вернуться к прошлому, то вас я хочу вернуть, вас, вас, Боря… Не как мать, не как влюбленная, а как женщина, только женщина может душу вернуть к жизни, телом своим вдохнуть ее во имя жизни. У женщины душа растворилась в теле, и живет она ею, тело толкает к жизни, сердце кровь горячо разливает в нем, и в этой горячей крови душа бьется и мучается, пока не освободит другая ее.

У окна остановилась на один миг, взглянула в него, ничего не видя, и потом быстро подошла к Борису, опустилась перед ним на колени сбоку, положила голову к нему на колено, протянула руки, обхватила ими его поясницу и старалась все время в глаза заглянуть ему.

Испуганно отдернул свои руки с колен, прижал их к груди и зажмурил глаза.

— Боря, мальчик мой, милый, проснитесь, оживите хоть на один миг, — я чудесам не верю, но если у вас душа дрогнет, — забьется сердце, и тогда жизнь, жизнь… Больным, умирающим, измученным, обессиленным переливают кровь, и они живут, оживают снова и жизни радуются, а я себя всю хочу перелить в вас — и душу, и тело. Не бойтесь, я не люблю вас, — нет, я больше, чем люблю — я мучаюсь, потому что вы мучаетесь, так не мучайтесь больше… Боря…

Чувствовал тепло от ее груди, от рук, душил запах волос пряный и тепловатый, — слабел, и давило грудь, подступало к горлу спазмами, — мыслей не было, а только тупой ужас всего охватывал, и не было сил двинуться. От груди своей свои же руки не оторвет и закрыл лицо ими.

С каждым словом сильней и сильней сердце билось, хотелось вырвать из него душу, взять, заглянуть, вложить свою мысль, свои желания… Начала говорить громко, а теперь, стоя перед ним на коленях, от волнения ослабел голос, и почти шепотом, но часто, прерывисто, боясь, что оттолкнет, встанет, ни слова не скажет ей и уйдет молча, и это казалось таким обидным, и чтоб не встал, не двинулся, сжимала сильней руки вокруг его поясницы и всей грудью к его колену прижалась, отчего дыхание становилось чаще, прерывистей, не хватало воздуху. Волосы скатывались с головы на грудь, падали за рубашку и раздражающе щекотали, хотелось откинуть их и боялась пошевельнуться. Стучало в висках. И когда говорила, закрыв глаза, — красные круги мигали, чередуясь с черными…

— Боря, теперь, сегодня, сейчас… Боря… Боря…

И сразу оторвались от него руки, откачнулась, запрокинулась голова — свалилась на пол и начала часто-часто всхлипывать. И только в сознании одна мысль резала, — только сейчас, сейчас, потом — поздно будет, надо сейчас.

Испуганно встал, растерянно взглянул на упавшую и угадал шепот:

— На кровать положить…

Еле поднял, — неумело, причиняя боль. Положил тихо.

— Воды сюда, — воды… холодной…

Показывала на грудь, раздергивая капот руками, хватала судорожно пальцами свою грудь, точно хотела ее разорвать и, цепляясь за кружево рубашки, рвала ее.

Чайное полотенце в кувшине смочил…

Взяла его руку с мокрым полотенцем, прижала ее к груди своей, и одновременно мелькнула мысль — теперь, все равно — что будет…

Обхватила другою рукой шею ему судорожно, — от неожиданности качнулся, упала голова к ней, — подумала, что не выдержал, тело вздрогнуло, и еще сильнее прижала его голову к себе и, оживая сама, может быть, от падения его головы, сдерживала рыдания, переходя к плачу тихому…

Не выдержал, — давившие горло спазмы наполнили слезами глаза, смочившими грудь ей. Не рыдал, а вздрагивал. Ознобом дрожало тело, — думала, что дрожит от желания и еще борется.

Сил не хватило, — поддерживала всю тяжесть его головы на своей груди. Шептала:

— Боря, теперь… теперь… всю возьми, всю… всю выпей… только проснись… оживи… Боря…