Мощи

— Придешь наниматься к нему — говори, что в миру соблюсти лик ангельский послушания монастырского больший подвиг, чем в пустыню от людей скрыться. Угодишь ему — говори так-то. Это его слова. Он говорит, что в миру соблюсти себя от соблазна во сто крат тяжелей, чем в монастыре-то. Ты вот устой перед соблазнами, творя молитву иноческую — и слава, и честь тебе. Говори, Афонечка, что потрудиться хочешь. Угодишь ему — сидельцем в трактир поставит, доверенным человеком будешь, и никаким наветам не будет верить, а тогда мы вольные будем. Николаю устрою я, с ним и приезжай вместе.

Как зачумленная поехала Марья Карповна к Гракиной.

Стали приятели в путь готовиться.

Николка с утра до вечера ектеньи зудил: и про себя, и вслух, и нараспев по-дьяконски, измусолил требник весь — готовился.

По всей обители разнеслось:

— Николка в дьякона готовится, на купеческой, на миллионщице женится — плохо не думай.

За трапезу не ходил — смеялась братия, завидовала и смеялась злобно. Пожитки свои собирал, пересматривал, — про долги зимние вспомнил — ходил собирать ложки монашеские. Встретит кого, подойдет и до келии покоя не даст.

— Брать-то вы все мастера, а как отдавать — дудки?!

— Ты же богатей, скоро на перинах валяться будешь, в довольстве жить, — прости ты мне ложки эти, всего я пять штук не отдал тебе.

— А мне-то задаром достались они, деньги-то эти? Ты б сам зарабатывать попробовал их, а то на хлебах монастырских на гульбу только чужие тратить умеете!

— Так и ты ж хлеб монастырский жрал.

— Что я вам дался, что я монах, что ли? — я из духовного звания, а вы сиволапые водохлебы тут, привыкли зажиливать, так и думаете, что и я вам дался такой же!

Женихом его братия звала, дьяконом, — запираться в каморке стал, по целым дням никуда не ходил — выводил только баритоном густым ектении разные, дотемна нараспев выкрикивал. Мимо окон проходили насмешники, Николаю покрикивали:

— Жених, не сорвись смотри…

— Лопнешь!..

— Отец диакон, с натуга воздух испортишь…

Вспомнил, что Васенька должен ложек пять штук, — в окно смотрел, караулил его, упустить боялся блаженного. Увидел его перед вечером раз, навстречу пошел, из келии выйти решился.

Васенька увидал Николая, головой затряс, руками замотал, побежал от него.

— Васенька, подожди!

— Сатана в тебя вонзился, — убегу от тебя, зловоние бесовское от тебя во образе смрада адова на меня нисходит, — камо убежу от тебя, камо пойду от лица сатанинского?

— Ложки отдай, слышишь ты, сволочь вонючая, пять штук отдай!..

— У леса убегу дремучие, — беса вижу в тебе — прилепился он в образе жены-грешницы, — камнями побей ее очи змеиные, вырви уд твой, яко жало змеиное, и спасен будешь.

Кричал Васенька по монастырю сумеречному.

Монахи из келий на крылечки выбежали поглядеть — отчего кричит блаженный Вася, Николку увидели — загалдели сразу:

— Отец дьякон, ошибся малость…

— Это Васенька, — невеста уехала!

Побежали через двор монастырский, — мимо пекарни неслись, Васенька шмыгнул в дверь открытую и запел оттуда:

— Се жених грядет во полунощи, — се жених грядет во полунощи, аки гад бесноватый.

Кулаки сжал Николка, а Васенька дверь прихлопнул, одну щелочку оставил и закричал напослед:

— Бес обуял тя, изгони его, изгони, Николаша, — обретешь рай небесный благодатью божьей…

Не решился в пекарню пойти Николка, кулаков побоялся крепких.

— Ложки отдай, паскуда!

И ушел опять в келию, и опять заперся, а спать ложился — попробовал, одет ли крючок на двери, на окнах задвижки закрыты ли, — боялся, что ночью ограбить придут, в последние дни и придут окаянные.

И в непогодь раннюю в августе, через двор конный крадучись, с котомкою ушел из монастыря Николка с приятелем в губернский к Феничке.

Письмо за два дня до ухода получил от Галкиной, и в письме написано: «Отец Николай, приезжайте, теперь можно — дядя согласен; не один, — с приятелем приезжайте, с отцом Афанасием, — скажите ему — и ему можно».

И написано было Николаю, чтоб не было подозрения в будущем на нее с Афонькою.

Подле станции под щитами товарного дожидали, когда на запасной поставят пропускать курьерский.

За двугривенный на площадке всю ночь тряслись, мокли до самого города.

VIII

Дождалась Гракина братца своего старшего Кирилла Кирилловича и тоже не решалась ему рассказать про напасть-беду, ждала минуты удобной, чтоб под дух попасть.

На Феничку тот глядел, глядел да и приметил неладное с ней.

— Что у тебя, Феня, неразделенная любовь или больна чем?

За обедом спросил. Алексей Кириллович усмехнулся, на сестру глянул и в полушепот, чтоб слышно было:

— Не могла в монастыре грехов отмолить…

Чуть не заплакала, скраснела девушка.

Антонина Кирилловна:

— Мне с тобой, Кирилл, поговорить нужно.

— Ну, так и есть — влюбилась племяннушка. Значит, на свадьбе гулять?!

Раскурил трубку с табачком душистым, перетерев его меж ладонями, и позвал в кабинет сестрицу.

Антонина Кирилловна, как вошла, — на что камень? — а прямо в слезы и не в бабьи, со всхлипами, а по-мужски заплакала — слеза за слезой из-под век покрасневших падала.

— Садись, говори, Тоня.