Москаль

Патолин и Кастуев были удивлены этим вопросом. Елагин ведь сам приказал звонить в кишлак Рустема с приказом об отмене операции. Вот «хозяин Памира» и едет разбираться.

Майор наконец сообразил, что может означать этот визит, стрельнул взглядом в «наследника», соображая, что ему придется сейчас объяснять и как это лучше проделать.

Чертовы таджики, что им не сидится в своих кишлаках! Вид у запутавшегося майора был дурацкий.

Несмотря на мучительную внутреннюю судорогу, Дир Сергеевич вдруг развеселился. Ничего не получается у кретинов! Вся их надуманная обманная орясина разваливается под собственным весом. В этом было даже какое–то облегчение для души: нарастающая абсурдность ситуации смягчала конкретику боли. Хорошо–хорошо, господа! Полюбуемся! Сковородка поставлена на огонь, сейчас вы начнете вертеться по–настоящему! Что бы вы ни задумали — последнее слово останется за вертолетом!

— Дир Сергеевич, вас к телефону.

Дир Сергеевич увидел перед собой крупный, несчастный нос и тоскливые глаза Рыбака. Отмахнулся:

— Какой еще телефон?

Роман Миронович приставил трубку к уху, проверил:

— Вас. Сын.

Отвернувшийся было в сторону назревающего интересного события, Дир Сергеевич замер:

— Кто?

— Сынку ваш, Михась.

Майор глядел на «наследника» со жгучей завистью во взоре.

Тот медленно протянул руку к прибору, словно собирался ощупать шаровую молнию. Еще держа трубку на некотором расстоянии от уха, он уже услышал: «Папа, папа, это я, папа!» На него никто не смотрел, в этот момент главным ньюсмейкером представлялся несущийся по каменной пустыне джип Рустема. Господа помощники истерически соображали, как им выходить из ситуации.

— Здравствуй, сынок, — сказал Дир Сергеевич почти нормальным голосом.

— Наконец–то! Это я, папа.

— Я понял, сынок. Ты откуда?

— Отсюда, из Кембриджа.

— Как учеба?

— Учеба? А, учеба, хорошо. Короче, нормально, я чего хотел.

— Чего, сынок?

После некоторого затрудненного молчания, изменив немного голос, студент произнес:

— Мне тут мама звонила…

— Мама?!

— Да.

— И что, что она сказала?

— Понимаешь…

— Понимаешь, Миш, я хотел к тебе приехать.

— Она сказала…

— Но не смог я сейчас… я в горах сейчас, я объясню потом, ты понимаешь?

— Да, ладно.

— Я приеду, я обязательно приеду. Уже скоро. Я тебе позвоню и приеду.

Сын, после некоторого молчания, попытался продолжить:

— Знаешь…

— Что?

— Мама сказала…

— Что она тебе сказала?!!!

— Ну…

— Не бойся, говори, я тебе все объясню.

— Сначала она сказала, что приедет и все расскажет. А потом перезвонила и…

— И что? Ну что? Что?!

Сын несколько раз тяжело вздохнул:

— Она говорит, что ты не мой отец. Что ты не отец. Что ты молчишь?

— Да, сынок, да.

— Она говорит, что не хочет меня расстраивать. Она скоро приедет, и все будет хорошо. Но ты не мой отец. Я тебе не сын. Она так говорит.

— А кто?

— Что «кто»?

— Кто отец? Кто твой отец?

Внимание собравшихся на каменной полянке разделилось. Они не знали, за чем интереснее следить — за джипом или за разговором.

— Ну уж ты не молчи, Миш, если ты знаешь, должен знать и я, — уговаривал Дир Сергеевич ненормально ровным голосом.

Сын проговорил быстро, как перебегают по камешкам ручей, чтобы не свалиться, остановившись.

— Мама говорит, что мой отец — дядя Аскольд.

Дир Сергеевич зачем–то кивнул.

— Что ты молчишь, папа?

— Я не молчу.

— Ты молчишь, папа!

Дир Сергеевич потянулся, чтобы снять очки, но раздумал.

— Папа, я все равно тебя люблю, ты все равно мой отец. Я не верю. Мама на тебя обиделась и зачем–то это говорит. Она уже скоро приедет, и я ей скажу… Я не хочу! Так не бывает!

Глотнув несколько раз непокорный воздух неловко открытым ртом, Дир Сергеевич пообещал:

— Я тебе позвоню, — и зашвырнул трубку в направлении горной гряды. В этот момент ему были отвратительны и высокая неподвижность, и кристальная белизна.

7

То, что Дир Сергеевич претерпел сокрушительный разговор с сыном, поняли все, хотя никто, конечно, не знал деталей. И никто не понимал, как себя вести. И в каких действиях вообще есть теперь потребность.

Кривоплясов выглядывал из каменной норы, стоя на четвереньках, и, кажется, собирался отступить поглубже внутрь горы, чтобы там укрыться от необходимости участвовать во всем этом мутном кошмаре.

Майор продолжал переживать по поводу своего сына. Родительские проблемы «наследника» как бы спутались с его собственным отцовским ужасом, отчего все сделалось и непонятнее, и болезненнее. Майор переводил взгляд с одного из присутствующих на другого и с воющей тоской в сердце понимал, что так и не может понять, что же ему теперь делать. Не делать же ничего — было невыносимо!

Рыбак почесывал подбородок уголком письма и тоже страшно тосковал, что наступивший момент еще меньше годится для передачи послания, чем все предыдущие. А ведь уже почти не осталось времени, и у него угрожающие указания на этот счет.

Патолин пил теплую воду из пластиковой бутылки, закрыв глаза. Кастуев стоял с протянутой к бутылке рукой.

И тут в самый центр немой и перенапряженной сцены прилетает пыльный грузовой джип с тремя озабоченными господами, двое в кабине, один с автоматом в кузове.

— Где Тахир? — крикнул Рустем недовольно.