Москалёв. Новобранец космической пехоты

А вот это мне предъявить могли. «Святая троица» моё имя прекрасно знала.

— Снимите ремень и следуйте за мной.

Арестованным полагалось ходить без снаряжения, то есть и без ремня. Я подчинился. Дежурный офицер отвёл меня на гауптвахту и сдал начальнику караула. Когда за мной с металлическим лязгом закрылась дверь камеры, я огляделся. Три метра в длину, два в ширину. Тусклая лампочка под потолком, бетонные, ничем не отделанные стены, бетонный пол, торчащие из него металлические стол и табурет, вмурованные ножками в пол. Интерьер, прямо скажем, необычный для двадцать второго века.

Мне вспомнилась кандейка на свинарнике. От неё тянуло затхлым средневековьем. Похожее ощущение у меня возникло и в этой камере. Я вздохнул и сел на табурет, облокотившись спиной о край стола. Интересно, когда здесь кормят? Одного бутерброда из фастфуда на целый день было явно недостаточно.

Я просидел около часа в горестном размышлении о своей дальнейшей судьбе. «Святая троица» наверняка расписала в цветах и красках, как я зверски напал на них, применяя смертоносные приёмы рукопашного боя, а они только чудом остались в живых. Да ещё эта Светка в придачу. Тоже могла наплести всякого. Блин.

Дверь снова лязгнула. Караульный внёс на металлическом подносе тарелку остывшей каши и кружку холодного чая. Это слегка подняло настроение.

— Пять минут на приём пищи, — отчеканил караульный.

Моментально опустошив посуду, я снова откинулся на край стола. Караульный унёс поднос и закрыл дверь камеры. Мне стало скучно и я стал вспоминать Лизу. Форма сидела на ней идеально. И манера держаться. И красные волосы. И глаза. Карие.

К ночи дверь камеры снова открылась и караульный отвёл меня в кладовку, где хранились нары. Я взял деревянный щит длиной в рост человека и шириной полметра, сколоченный из досок и принёс его в камеру.

— Отбой, — сказал караульный и закрыл дверь.

Снаружи щёлкнул выключатель и свет в камере стал ещё более тусклым. Я положил нары на пол, снял ботинки и улёгся. Решив, что утро вечера мудренее, я не стал мотать себе нервы и уснул.

О подъёме меня оповестил лязг засова. Я отнёс нары обратно в кладовку и караульный выгнал меня на улицу. На небольшом пятачке перед караульным помещением уже стояло несколько арестованных.

— Становись, — скомандовал наш конвоир.

Мы построились в шеренгу для утренней переклички. Убедившись, что за ночь никто не пропал, караульный скомандовал:

— Напра-во. Шагом марш.

До самого завтрака мы маршировали по кругу. Это была одновременно и зарядка, и наказание, потому что, как шепнул мне один из арестованных, на гауптвахте они только тем и занимались, что маршировали сутра до вечера по этому пятачку.

После завтрака я ожидал, что меня снова выгонят маршировать, но вместо этого караульный повёл меня в штаб. Остановившись перед кабинетом командира полка, он велел мне подождать, а сам вошёл и доложил, что арестованный Маскалёв доставлен. Выйдя из кабинета, он кивнул мне:

— Заходи.

Я послушно вошёл. В кабинете стояли командир полка, командир моей роты, комиссар военной полиции. Тот капитан, что раньше допрашивал меня, сидел за столом и писал какие-то бумаги.

— Рядовой Москалёв, — сказал комиссар, — займите любое место между этими военнослужащими.

Я обернулся. У задней стены стояли двое новобранцев. Я встал с краю.

— Начинаем процедуру опознания, — продолжил комиссар. — Попросите потерпевшего Тимохина.

В кабинет вошёл Тимохин.

— Вы узнаёте кого-нибудь из этих лиц? — спросил комиссар, указывая на меня и солдат, стоящих рядом со мной.

— Да! — радостно ответил Тимоха, увидев меня. — Вот он!

Тимохин со злобной улыбкой ткнул в меня пальцем.

— Кто это и откуда вы его знаете?

— Это Москалёв. Тот тип, который избил меня и моих друзей. И моей девушке угрожал. Я его отлично помню.

Капитан поспешно записывал всё, что говорил Тимохин. С его слов выходило, что они вчетвером прогуливались, никого не трогая, как вдруг неизвестно откуда выскочил я и набросился на них с кулаками. Командир полка и командир роты злобно поглядели на меня. Было понятно, что они готовы были меня убить. А я был готов убить всю «святую троицу» и Светку до кучи. Поблагодарив Тимохина, комиссар выпроводил его в коридор и вызвал Кулю.

Вошедший Куля приятно порадовал меня синячищем под левым глазом. Это когда я его бил в глаз после удара по колену. Командиры увидели, что я улыбаюсь и лица их сделались совсем зверскими. Конечно, Куля меня тоже узнал и добавил подробностей о том, как я угрожал всех убить.

Следующим был Золотарёв. Я зразу не понял, почему он говорит сквозь зубы, но потом догадался, что он не может открыть рот из-за проволочной шины у него во рту. Нижняя челюсть его после апперкота была сломана и врачи наложили шину. Я стал улыбаться ещё шире.

— Вам смешно? — угрожающе спросил полковник.

— Никак нет, — нагло ответил я. — Мне грустно. Но не всё в этой жизни так плохо.

А чего мне было переживать? То, что меня посадят, дело решённое. Так хоть на результаты своих трудов полюбоваться не стесняясь.