Москит. Конфронтация

Переводчик тут же достал погребённый под бумагами лист с новыми вопросами, которые предназначались для анкетирования операторов, но я отбрехался как-то, ничем себя не выдал. За время опроса солнце село и на улице успело стемнеть, к моему возвращению сокамерники успели вдоволь наговориться и уже угомонились, да и на самого как-то неожиданно резко навалилась усталость — только лёг на циновку и сразу провалился в тёмный омут забытья. Вроде бы ещё успел шум авиационных двигателей разобрать, но могло и пригрезиться.

Ночью несколько раз просыпался от колючих касаний пронзавших всё и вся энергетических конструкций. Неизменно некоторое время спустя загорался свет и доносился скрежет отодвигаемой заслонки — уж не знаю, что именно рассчитывал увидеть надзиратель, но своими обязанностями он не манкировал и на посту не спал. Ещё кто-то тихонько поскуливал, а кто-то в голос стонал, но точно во сне. И — храп.

Утром я проснулся с гудящей головой, ломотой в ногах и сильнейшей изжогой, из-за неё даже не так сильно хотелось есть. Родион Перовский взялся разминаться, к нему присоединилось ещё четверо сокамерников. Мужик с въевшимися в пальцы пятнами машинного масла предложение заняться утренней гимнастикой отклонил и перевернулся на другой бок, парень со шрамом на щеке и вовсе на него никак не отреагировал; как сидел, уставившись в одну точку, так и продолжил пялиться неведомо куда. Я остался лежать на циновке, а нервного вида молодой человек беспрестанно вышагивал от стены к стене, испуганно озирался и вздрагивал. Когда в очередной раз камеру пронзила волна энергетических помех, он и вовсе вжался в угол, словно привидение увидел.

К слову, сегодня ощутили некую неправильность и остальные — разом замолчали и принялись озадаченно переглядываться. Вчера столь высокой чувствительностью они похвастаться не могли, и об этом стоило бы поразмыслить, но мне было не до того, я усилием воли вернул себя на лесную полянку и достаточно быстро погрузился в состояние безмятежного равновесия, но только лишь этим на сей раз не ограничился и обратился к ясновидению, сосредоточился на центральном энергетическом узле.

Мои прежние попытки прочувствовать его канули втуне, но сейчас он резонировал под воздействием чуждого источника сверхсилы, а дополнительно был сведён спазмом и гипертрофирован, потому и без всякого ясновидения казался воспалённым внутренним органом, чем-то вроде отбитой почки или заходящегося в аритмии второго сердца. Вот я и представил, будто запустил в грудину призрачную руку и нематериальными пальцами ощупываю подрагивавший там энергетический клубок, дабы интерпретировать получаемые ясновидением образы. Структура узла была удивительно неправильной и запутанной, но мне удалось ухватить её и запомнить, дабы в следующий раз приступить непосредственно к этому этапу, минуя долгую подготовку.

— Соня, вставай!

Меня потрясли за плечо, вырвав из транса, и на контрасте с ускользнувшим состоянием абсолютной безмятежности неприглядная реальность и чуждость фонового излучения ударили, будто между молотом и наковальней оказался. Руки сами собой сжались в кулаки, но я тотчас обуздал вспышку гнева, скривился, поднимаясь с циновки, и покинул камеру вслед за остальными.

Уповал на завтрак, но не дали даже напиться, сразу выстроили вдоль стены. Мы так и стояли с четверть часа, потом только от соседнего корпуса подошли два незнакомых офицера. В отличие от скоротечного осмотра в лагере военнопленных, эти изучали нас куда как внимательней, и всё это время я чудовищным напряжением силы воли удерживал активной технику маскировки внутренней энергетики. Чуть сознание не потерял, да ещё потом, когда черноволосый надменный коротышка перешёл к моему соседу, пришлось давить рвавшие лёгкие кашель и перебарывать дурноту и головокружение.

Как на ногах устоял и ничем себя не выдал — даже не знаю, но обошлось. А вот нервного сокамерника караульные подхватили под руки и уволокли прочь, нас осталось восемь.

— Куда это его? — негромко спросил парень с начавшим подживать рубцом на щеке.

Ответа он не дождался; никто наверняка ничего не знал, а впустую чесать языком с риском получить дубинкой дураков не нашлось.

Дальше нас погнали к навесу с инструментом, неподалёку от которого рядком стояли неуклюжие на вид ручные тележки, сколоченные из грубо обработанных досок. Языковой барьер проблемой не стал: тычками, криками и жестами конвоиры предельно доступно и понятно велели катить их к воротам. На каждую приходилось по два человека, и когда Родион Перовский взялся разбивать по парам своих товарищей — хотя какие они ему товарищи? — мужик с въевшимися в ладони пятнами масла негромко проворчал:

— Быстро же они под дворянчика легли!

— Ничему людей история не учит, — поддакнул я.

Мужик поглядел на меня и спросил:

— Звать-то тебя как? Не контуженным же, не по-людски это.

— Пётр, — представился я, протягивая руку.

— А меня дядей Мишей зови, — сказал мужик, отвечая на рукопожатие.