Москит. Том II

Вперёд я упорно не смотрел, бежал, уставившись под ноги, но и так глаза беспрестанно слезились, их словно запекало незримое пламя, а в груди всё пульсировала, пульсировала и пульсировала нестерпимая боль. Я выкладывался из последних сил и не понимал, каким чудом продолжают держаться на ногах остальные.

Они-то не операторы! Или им то лишь в плюс?

Но нет, зашатался и упал ещё один военнопленный, с ним церемониться не стали — зарубили сразу. И следующих двух — тоже. А вот дальше мотоциклисты сместились от хвоста колонны, покатили от неё по бокам, и очередного потерявшего сознание бедолагу, рухнувшего на землю прямо передо мной да так и оставшегося лежать, не убили, а забросили в кузов грузовика. И когда очередной мой товарищ по несчастью закрыл ладонью глаза, зашатался и упал на колени, его тоже не добили, а лишь огрели дубинкой по голове и погрузили в машину.

Я не забывал время от времени оглядываться, вот и отметил это немаловажное изменение. Упал ещё один, затем другой, и вновь вместо казни последовало куда более гуманное обращение. Кожу пекло всё сильнее и всё сильнее рвало энергетический узел; до внешней границы источника оставалось рукой подать, и больше уже я не сомневался и не осторожничал — упал сразу, как только рухнул, едва не пропахавший землю носом парень со шрамом на щеке, какое-то время бежавший бок о бок со мной.

Тотчас безумным страхом навалились сомнения, но стиснул зубы, остался лежать, изображая потерю сознания. И не прогадал — вместо удара мечом или тычка штыком, меня втащили в кузов пылившего за колонной грузовика. Тот немного проехал и вновь остановился, к нам забросили трёх военнопленных, а потом рядом устроили ещё одного, из ушей, носа и рта которого текла кровь.

И всё — остановились.

Пару минут ничего не происходило, затем грузовик развернулся и покатил прочь от источника сверхсилы. Я рискнул оглядеться и насчитал в кузове девятерых. Со мной — десять. Как видно, трое из нас сумели преодолеть внешнюю границу энергетической аномалии, и мне даже думать не хотелось, какими чудовищными отклонениями обернётся их инициация в качестве операторов.

Где-то позади застучали пулемёты, и мелькнула мысль, что отклонения и девиации — это не то, чего тем стоило бы опасаться. Вот дерьмо…

На обратном пути грузовик сделал остановку у железнодорожной платформы. Там забравшийся в кузов рядовой принялся тормошить военнопленных и приводить их в чувство с помощью нашатырного спирта. Очнулись все за исключением последнего — тот давно уже перестал сипеть, пытаясь втянуть в себя воздух, умер. Нас осталось девять.

Что я испытал по этому поводу? Ничего. Ровным счётом ничего. В душе всё выгорело, не порадовался даже тому, что на каждого из нас пришлось чуть больше из выданной конвоирами воды.

Но усталость — усталостью, отупление — отуплением, а вернувшуюся к платформе вагонетку с заляпанной кровью клеткой, заменявшей кабину, я разглядывал во все глаза.

Что же там такое произошло? И не ждёт ли то же самое нас?

Пока стояли, к источнику протопала колонна в полсотни молодых нихонцев в таких же штанах и рубахах, как и у пленных, но в форменных кепи на головах и деревянных сандалиях. Они слаженно поприветствовали наших караульных, а вот важного вида юнцы в военной форме, коих везли в том же направлении на грузовиках и легковых вездеходах, глядели по сторонам с показным высокомерием.

«На инициацию отправились, — решил я и в сердцах пожелал: — Чтобы вы все там сверхрезонанс словили, гады!»

Когда к платформе подъехал вездеход с сопровождавшими нас офицерами, на нём привезли двух из трёх забежавших на территорию энергетической аномалии военнопленных. Их в сознание приводить даже не пытались и к нам не перегрузили, да и по возвращении на базу сразу унесли куда-то на медицинских носилках. И труп из кузова — тоже.

Ну а остальным прямо во дворе одного из корпусов вручили по миске варёного риса и кружке чая. Рис был слипшимся и с камешками, а чай отличался землистым привкусом, но никто не жаловался, не оставили ни крошки, ни капли. И как-то разом отпустило, жизнь перестала такой уж беспросветной казаться. Не меня одного отпустило — остальные тоже расслабились, так что на особенности психики эффект было не списать. И отходняк после походов в Эпицентр таким образом тоже никогда прежде не проявлялся.

Начались негромкие разговоры, но пообщаться нам не дали и прямо в одежде загнали в душевые. На сей раз дезинфицирующим средством вода не воняла, я ещё и напился вволю, дабы какое-то время не зависеть от милостей надсмотрщиков.

В мокрой одежде нас отконвоировали в ближайший к воротам корпус, загнали в просторную комнату с железной дверью и крохотным зарешёченным окошком, на полу которой были раскиданы циновки.

Лязгнул засов, и молодой подтянутый человек с волевым лицом, выправка которого уже бросилась в глаза ранее, объявил:

— Меня зовут Родион Перовский…

А! Из бывших!

— Приятно познакомиться, — буркнул я, ушёл в дальний угол и улёгся на циновку, закрыл глаза.