Москитолэнд

1 сентября, вечер

Дорогая Изабель.

Я – коллекция странностей, цирк нейронов и электронов: мое сердце – инспектор манежа, душа – воздушный гимнаст, а весь мир – мои зрители. Звучит чудно, потому что так и есть, а так и есть, потому что я сама чудная.

Мой сгинувший надгортанник – Причина № 3.

Около года назад мама отвела меня в больницу, потому что меня все время тошнило. После нескольких тестов педиатр сказал, что мой надгортанник сдвинут – проблема необычная, но ничего такого, из-за чего бы стоило переживать. Вот только когда он сказал «сдвинут», мне послышалось «сгинул» – освежает, как удар мизинцем об косяк. Я тут же представила рассеянного Творца, что, почесывая голову, переворачивает Вселенную вверх тормашками в поисках сгинувшего надгортанника Мим. Врач прописал какие-то лекарства, но мой инфантильный пищевод гнул свою линию с варварским упорством.

Чаще всего невозможно предсказать, где и когда меня вырвет, но иногда получается ускорить процесс. Дважды с момента переезда папа и Кэти оставляли меня дома одну. И оба раз я «ускорялась» в их спальне. Стояла на этом жутком берберском ковре и смотрела на их сдвинутые до упора столы. Компьютер для политического блогера, макбук для начинающего автора любовных романов. Две настольные лампы. Одна незастеленная кровать. С каждой стороны по тумбочке, на обеих книги и пачки бумажных носовых платков. Половину этих вещей я узнавала, другие были чужими. И все же вот они, смешанные воедино, знакомые и незнакомые – семья с несемьей.

Как правило, в тот момент меня и выворачивало. На кровать со стороны Кэти. И, судя по количеству дезинфицирующих средств, которые потом туда выливались, можно было предположить, будто она клетку горилл чистит.

Но, как я и сказала в начале этой записи, я «коллекция» странностей, и одна странность коллекции не сделает.

Великое Ослепляющее Затмение – Причина № 4.

Пару лет назад случилось солнечное затмение. И все учителя и родители такие: «Ни в коем случае не смотрите прямо на затмение!» Ну серьезно, они от подобного просто тащатся. Что ж, будучи самой собой, я наполовину услышала сказанное, наполовину обдумала, наполовину приняла к сведению и наполовину повиновалась – закрыла один глаз и посмотрела на затмение другим.

Теперь я наполовину слепа.

Немного попсиховав, я поступила, как и любой рациональный человек, заполучивший загадочный недуг: залезла в Интернет. В Сети нашлось и название для моей болячки (солнечная ретинопатия), и причина (появляется от долгого глазения на солнце), и временные рамки (обычно длится не более двух месяцев). Как я уже упоминала, все произошло пару лет назад, так что, полагаю, я уже смирилась с потенциальным постоянством своего состояния. (Только что поняла, что абзац пронизан круглыми скобками. Наверное, я сейчас просто сама чувствую себя зажатой в скобках.)

(Короче.)

К чему я все это? Почему мои медицинские загадки стали Причинами? Рада, что ты спросила. Я разработала теорию – мне нравится называть ее «принципом боли», – согласно которой боль делает людей такими, какие они есть.

Оглядись, Из. Безликие повсюду: блестящие люди на сверкающих тачках, быстро ездят, быстро говорят. Рассказывают сказочные истории в экзотическом антураже, не забывая воткнуть как можно больше громких слов. Да взять того же мальчишку из моей школы – Дастина Как-то-там. Он без конца трещит о своем «поместье». Не доме. Долбаном поместье. Его мать наняла дворецкого/шеф-повара по имени Жан-Клод, который, по словам Дастина, каждое утро на рассвете занимается джиу-джитсу со всем семейством Как-то-там. (А потом они едят блинчики. Дастин никогда не забывает упомянуть блинчики.) Так вот – было бы просто посмотреть на него и подумать: «Боже, какая интересная жизнь! Хотела бы я быть на его месте. Горе мне, горе!»

Но глаза Дастина, когда он говорит, словно тухнут – похоже на медленное угасание умирающего фонарика. Как будто в его лице забыли заменить батарейку. Подобную пустоту можно заполнить только страданиями и борьбой, и я-даже-не-знаю-чем… грандиозностью всяких штук. Дерьмовонью жизни. И ни штуки, ни дерьмовонь не найдешь, завтракая блинчиками. Боль важна. Не быстрые машины, громкие слова и сказочные истории в экзотическом антураже. И конечно, не какой-то француз-поджаренный-на-солнце-сенсей-слуга-мазафакер.

Наверное, я хочу сказать, что научилась принимать свою боль как друга, какую бы форму она ни принимала. Потому что знаю: лишь она стоит между мной и самой жалкой разновидностью человека – Безликими.

Так, начинаю нервничать из-за поднявшейся суматохи, потому вот тебе последнее о моей полуслепоте: я никому не говорила.

До связи,

Мэри Ирис Мэлоун,

диковинный циклоп