Московия. Легенды и мифы. Новый взгляд на историю государства

«Русские в глубине души всегда считали себя народом, избранным Богом, и с этой верой одерживали великие победы. Но бремя исторического одиночества порою становилось невыносимо. Попытки сближения с Западом были естественны и необходимы. Российское «западничество», несмотря на его внешнюю нелепость и беспочвенность, по существу, совершенно необходимо для нормального роста нашего общественного организма. Оно стало важным компонентом той уникальной смеси противоречий, которую со времен Ивана III стали называть Россией».

Миссия государства

В России идеи об особой исторической миссии государства более всего были в ходу в конце XV–XVII века. В соответствии с духом того времени мысль эта приняла форму утверждений о единстве правящей династии.

Летопись передает мнение Ивана III о том, что новгородцы (так же как и остальные жители Руси) «от Володимера даже и до сего дни его род знали един и правилися всем великим князем о всем, преже Киевским, потом же Володимерским».[85]

Это утверждение, трижды повторенное в своде 1472 года, развивается еще подробнее в своде 1479 года, рассматривающем как единое целое весь отрезок русской истории — «от начала, как и земля их стала, и как великии князи учали быть от Рюрика на Киеве и на Володимере и до сего великого князя Ивана Васильевича». Таким образом, линия исторического развития государства на Руси представлялась прямой и непрерывной, что в глазах тогдашних людей свидетельствовало о значительности государства и являлось надежным залогом его будущих успехов.

Русская земля объявлялась — в духе норм феодального государственного права — «вотчиной» великого князя, и присоединение Новгорода рассматривалось как возвращение в состав «вотчины» одной из ее составных частей: великий князь «отчину свою Великий Новгород привел на всю свою волю и учинился на нем государем, как и на Москве».

По мнению Я. С. Лурье, в подобной трактовке присоединения Новгорода «сказался консерватизм официальной московской идеологии», поскольку это присоединение «нигде не трактуется в великокняжеских сводах как принципиально новый шаг в московской политике». Пожалуй, говорить о «консерватизме» в данном случае вряд ли уместно: скорее следует сказать об умелом и понятном для современников идеологическом обосновании важного политического шага. На этом примере особенно ясно видно, как «теория киевского наследства становилась все более совершенным оружием в руках русского правительства».

Московские власти вынуждены были заботиться не только об оправдании своего централизаторского курса, но и о том, чтобы противостоять растущей политической силе Литвы. О серьезности ситуации свидетельствовала попытка новгородского боярства подойти «под руку» литовского князя. Еще свежа была память о пролитовских настроениях в правящих кругах бывшего Тверского княжества. Росту авторитета Литвы способствовало и то, что в 1470 году константинопольский патриарх утвердил литовского митрополита в сане «митрополита всея Руси», поставив тем самым под сомнение правомочия московского церковного владыки.

Правительству Ивана III важно было придать Москве такую притягательную силу, которая перевесила бы любое стремление уйти из-под ее власти. И вот в русле московской официальной идеологии начинают развиваться идеи, появлявшиеся до сих пор лишь в неофициальных памятниках церковного происхождения.

Именно в это время и составляется большинство русских летописей с четкой иерархией князей-родственников.

Прочтем житие Стефана Пермского, пришедшего в Пермь крестить местное население. Его встретили пермские князья. Но в русских летописях крайне редко упоминается о князьях нерусского происхождения (не-рюриковичей).

В великокняжеский свод 1479 года вошла статья «О Сидоре митрополите», использовавшая русские сочинения 1440–1460-х годов о Флорентийском соборе. В этой статье отчетливо выражена мысль о том, что Царьград утратил свое былое благочестие и центр мирового православия переместился в Россию.

Еще более четко проводится эта идея в своде 1493–1494 годов, именовавшем Василия II титулом «в благочестии цветущего царя всея Руси».

Придавая Московской Руси черты избранной Богом державы, составитель свода 1493–1494 годов вводит дополнительные детали, призванные усилить авторитет Москвы как великокняжеской столицы. Он представляет все так, будто Москва не только теперь, но и с давних пор (по крайней мере с прошлого столетия) является могущественнейшим городом Руси, и по-новому редактирует уже цитированную выше фразу из «Повести о Тохтамыше»: «преже бе велик и чюден град и многое множество людей бяше в нем, кыня же богатьством и славою, превзмдыи же вся грады в Русстеи земли честью многою».

Именно в это время происходит «строительство Москвы» Олегом и посещение Москвы для принятия здесь православия Ольгой.[86]