Московия при Иване Грозном глазами иноземцев

Генрих Штаден был, может быть, гениальнейшим из «побирох», но он не был великим человеком: его цели никогда не поднимались выше «поворовывания, за которое вешают».

В самом деле, что за удивительные таланты обнаруживает Штаден и какое жалкое, отталкивающее применение дает он им! После блуждания полифляндским мызам и службы в вольном отряде дольского коменданта Феллина, Полубенского, 22-летний юноша решает бежать под страхом виселицы, как он говорит. Выдавая себя за писателя или подьячего, проявляя невероятную дерзость, он посылает с границы русскому наместнику в Дерпте Мих. Морозову запрос: «Если великий князь даст мне содержание, то я готов ему служить, а коли нет, то я иду в Швецию; ответ я должен получить тотчас же». Наместник верит наглецу и, предполагая в этом иностранце очень нужного для войны специалиста, отправляет за ним эскорт всадников: «Великий князь даст тебе все, что ты ни попросишь».

Штаден при своем первом появлении очаровал Морозова. Тот предложил ему остаться в Ливонии, ввиду того что Штаден близко знаком с делами и людьми в этой стране. Но Штаден, еще более подняв цену на особу свою, потребовал аудиенции у самого государя московского, и Морозов отправил его немедленно на ямских лошадях в столицу: расстояние в 200 миль (1400 километров) он проехал в шесть дней. В Москве он был доставлен в Посольский приказ: «Дьяк Андрей Васильевич расспрашивал меня о разных делах. И все это тотчас же записывалось для великого князя. Тогда же мне немедленно выдали память, или памятную записку: на основании ее каждый день я мог требовать и получать auf der Jammen 1 ¹/₂ ведра меда и 4 деньги кормовых денег. Тогда же мне выдали в подарок шелковый кафтан, сукно на платье, а также золотой.

По возвращении великого князя в Москву я был ему представлен, когда он шел из церкви в палату. Великий князь улыбнулся и сказал: «Хлеба есть», — этими словами приглашая меня ко столу. Тогда же мне была дана память, или памятная записка, в Поместный приказ, и я получил село Тесмино со всеми приписными к нему деревнями… Итак, я делал большую карьеру: великий князь знал меня, а я его. Тогда я принялся за учение; русский язык я знал уже изрядно».

Вкрадчивость, умение держаться в обществе открывают Штадену доступ в дома лиц, самых влиятельных при дворе и в управлении, что оказывается потом очень полезным в разных опасных случаях его жизни. Он обнаруживает и другие таланты. Острый глаз на окружающую жизнь знакомит его с московским бытом, с порядками и обычаями деревни, что и отражается в его замечательных картинках Москвы 60-х годов, его характеристике отношений между помещиками и крестьянами (между прочим, он отметил обычай «Юрьева дня»), его сценах судебной волокиты и т. д.: бытописатель он удивительный. Крайне интересны его заметки по экономической жизни, его таблицы рыночных цен, его тонкое понимание ювелирного дела и пушной торговли. Он прекрасно понял торговое и стратегическое значение Поморья. Но если спросить, чему служат все эти наблюдения географа, этнографа, военного техника, сельского хозяина, финансиста, литератора, — придется дать ответ, невыгодный для автора «Записок»: они обращаются исключительно на интриги, вымогательства, самовольный захват чужих дворов, грубую наживу, спекуляции, ростовщичество, обкрадывание и вытеснение соседей и конкурентов, присвоение чужой добычи, подкуп судей. Присоединив к основному имению еще несколько других, Штаден заводит всюду кабаки (пользуясь в данном случае привилегией иностранцев, тогда как русским помещикам винокурение было строго воспрещено). Корчемство давало ему громадные доходы; всегда у него были в распоряжении также неограниченные запасы золота и драгоценностей.

У Штадена много завистников: среди них есть и немцы, служащие в опричнине. По этому поводу мы узнаем кое-что интересное о внутренней жизни немецкой колонии в Москве. У сынов Германии нет ни малейшего подобия товарищества, нет и понятия о каком-либо общем отечестве. Два лифляндца, Таубе и Крузе, держатся польской ориентации (конечно, тайно, готовые в любую минуту изменить Москве), двое других, Штаден и Конрад Эльферфельд, — имперской, то есть мечтают перекинуться к Габсбургам. Но эти двое смертельно ненавидят друг друга; в затеянной ими чисто феодальной усобице, сопровождаемой обманом, подкупом слуг, наездами друг к другу, сутяжничеством, побеждает Штаден, как всегда высыпая судьям пригоршни золота и цветных камней. Запрятанный им в тюрьму Эльферфельд пал духом, признался в своих прегрешениях и униженно молил продать все его имущество и выдавать ему только немного на пропитание в тюрьме. «В этом я ему отказал» — так цинически заканчивает Штаден свой рассказ об этом эпизоде.