Московит

Князь ждал меня у своей палатки. И при одном взгляде на его лицо стало ясно: случилось что-то из ряда вон выходящее. Попросту говоря, ЧП.

– Пане, дело не терпит отлагательств, – заговорил Иеремия резким, отрывистым голосом, без всяких приветствий и тем паче извинений за столь раннюю «побудку». Впрочем, я их и не ожидал: война! – Дозор задержал всадника, коим оказался помощник управителя одного местного пана. Во всяком случае, именно так он назвался, и я не вижу причин подозревать его во лжи. Перепуган до полусмерти, до сих пор не может успокоиться. Рассказал, что маеток его пана вчера вечером был разграблен казаками. Сам пан, его семейство и управитель убиты, а ему удалось чудом спастись: схоронился где-то. Дождался, пока злодеи уедут, и поскакал куда глаза глядят, не разбирая дороги, лишь бы подальше от пепелища… В итоге наткнулся на наш дозор. Так вот, он утверждает, что бунтари в своих разговорах упоминали Кривоноса: не рассердится ли, мол, атаман на них за своеволие…

– Кривоноса? – машинально переспросил я, напрягшись.

– Да, именно его! Это первый факт. А вот и второй, также весьма неприятный: почти в то же время, на противоположном конце сторожевой линии, был уничтожен еще один наш дозор. Трое убиты, четвертый бесследно исчез. Соседние дозорные божатся, что ничего не видели и не слышали…

– Как это обнаружилось, проше князя?

– Тотчас после задержания беженца, еще до его допроса, был отдан приказ объехать сторожевую линию и предупредить дозорных, чтобы усилили бдительность. И на одном посту… пан знает, что случилось.

Я кивнул, переваривая информацию. Версию, что трое дозорных были убиты четвертым, который сбежал, откинул почти сразу же: очень маловероятно! Почти наверняка и тут поработали ребята Кривоноса… Но какие умельцы! Как чисто все было сделано! Профессиональная солидарность требовала отдать им должное.

– Получается, Кривонос совсем рядом. И наверняка его же казаки выкрали пленного, прикончив остальных дозорных! – вслух рассуждал князь. – Из чего следует, что подлому хлопу уже все известно: и где наш лагерь, и сколько нас, и куда мы стремимся… Можно, конечно, допустить, что пленный уподобился святому великомученику и рта не раскрыл… но я что-то не верю. Слаб человек… Наверняка выложил все, что знает, и даже то, чего не знает! – горько усмехнулся Иеремия.

Я еще раз кивнул, решив пока воздержаться от рассказа, как перед Корсуньской битвой казак Хмельницкого, специально подосланный им, заманил поляков в ловушку. Выдержал самые лютые пытки, не отрекшись от своих слов, и тем самым во многом обеспечил своим победу… Не ко времени и не к месту. К тому же неизвестно, насколько квалифицированными были «допросчики» Потоцкого!

– Таким образом, что же получается? До Днепра совсем недалеко, но нас могут нагнать на марше. И даже наверняка догонят, – продолжал Вишневецкий. – Придется принимать бой в невыгодных условиях… Остаться здесь – крайне рискованно. Нет, осаду мы выдержим, безусловно… но Кривонос может кликнуть себе на подмогу крупные силы бунтарей. И тогда нас обложит неприятель, во много раз превосходящий. Нам же рассчитывать на помощь не придется, увы! Даже если какой-то храбрец чудом преодолеет облогу, доберется до наших… Панство лишь обрадуется, что князь Ярема попал в тяжкое положение! – Вишневецкий горько усмехнулся. – Запасов провизии у нас хватает, слава Езусу, однако же вода скоро закончится, даже при самом бережном ее расходовании… И тогда придется идти на прорыв. Не помирать же от жажды! В общем, два варианта действий, и оба плохие. Но первый все-таки дает больше шансов. Поэтому я стою за то, чтобы сразу после рассвета двинуться к Днепру. А как считает пан первый советник?

– Проше ясновельможного, я не согласен ни с одним, ни с другим вариантом! – Мои слова прозвучали вежливо, но твердо.

Князь изумленно поднял брови:

– Вот как? И что предлагает пан?

– Сниматься с лагеря тотчас же. Немедленно! Не дожидаясь рассвета! Выиграть несколько драгоценных часов, которые могут все решить…

Глава 42

Царь Алексей Михайлович с трудом сдерживал раздражение. Конечно, он сам дозволил тревожить священную особу свою, ежели дело важное и отлагательств не терпит. Но как же хотелось спать! С трудом выкинул из головы тяжкие, сводящие с ума мысли, погрузился в дрему… И сон-то был какой хороший, хоть и греховный – прости, Господи! А тут будят: проснись, мол, великий государь, дело спешное, дьяк Астафьев челом бьет… Спросонок не сообразил, подскочил с громким криком, царю не подобающим, Марьюшку испугал. Дитя снова забилось… Тьфу, неловко-то как вышло! Ну, ежели окажется, что по-пустому побеспокоили…

– Что стряслось-то? – недовольно пробурчал, выйдя к истомившемуся дьяку. К недовольству, однако, примешивался испуг, тщательно скрываемый. – Уж не война ли? Или, не приведи бог, чернь разошлась пуще прежнего?

– Прости, государь, что потревожил, хоть по твоему же и позволению! – отвесил поклон Астафьев. – Сведения-то больно важны… Узнали, кто заводчик![29] Кто народ баламутил, к бунту подстрекал…