Московляне

О единственной дочери старик-воротник всегда размышлял с досадой. Она против воли отца вышла за простого сироту-хлебопашца, чего горожанке, да еще кузнецкой дочери, делать не следовало. Вот и расхлебывает.

Правда, муж ее был человек старательный и тихий, жену берег и тестю не грубил. Правда и то, что их крохотная подмосковная деревенька за ручьем Ольховцом была не княжая, не боярская, а вольная. Да беда в том, что как-то, в недородный год, когда ниву побило градом, их сельский мир, оставшись еще до рождества без хлеба, с отчаяния ударил челом хромому посаднику. Тот поломался, но все-таки выручил, дал сиротам лежалого, посолоделого жита. Однако с тех пор, вот уж седьмой год, деревенька дорого расплачивалась за посадничью помощь, и этой расплате не видать было конца. Летом работали на посадничьем поле всем миром по четыре дня в неделю, а зимой приводили на посадничий двор ярок, яловиц, гусей, носили холсты, полотенца, хмель, сыр, беличьи шкурки, яйца, овчину, посаднице же еще и белых голубей.

У дочери воротника было восьмеро детей. Когда бабка таскала внучатам украдкой от мужа за пазухой ржаные лепешки, воротник прикидывался, что ничего не видит, а в груди у него начинало клокотать, и он заливался кашлем.

Утешали зато мысли о меньшом сыне. О нем старик думал чаще всего и охотнее всего.

Меньшак вышел весь в родимого батюшку: такой же настойчивый и всегда уверенный в своей правоте. У отца с сыном из-за этого в былые, давнишние годы дня не проходило без громкого крика. Как только у сына начала пробиваться борода, он сбежал из родительского дома во Владимир.

Отца подкосила сыновняя дерзость: вскоре после того он и начал болеть грудью. Воротник долго бушевал и каждый день грозился, что силой вернет сына. Но года через два стороной дошла весть, что сын во Владимире не скоморошит, а трудится с великим усердием и с таким искусством, что стал известен в кругу тамошних знаменитых ремесленников. Старик поехал проверить, так ли. И убедился, что его не обманули.

Он попытался было уговорить дитятю вернуться в Москву: вдвоем, отец с сыном, чего бы наработали и какая легкая выдалась бы тогда старость им, родителям! Но сломить молодого упрямца не удалось. Побранившись, подумавши, повздыхав и накашлявшись вдосталь, отец решил, что дитяти так, пожалуй, и лучше: ремесло у него такое, что на Москве не найдет спроса, какой бывает на богатой Клязьме.

На том старик и уехал из Владимира и сразу после того, продав кузницу, ушел в воротники, потому что ослабевшая рука уж не справлялась с молотом.

В воротники его пристроила Кучковна — через посадницу.

На одном все же ему удалось настоять: по его уговору сын перебрался из Владимира в Боголюбово и стал с этих пор рукодельником уже не посадским, а княжеским. Помог в этом стольник Иван Кучкович, с детства хорошо знавший всю их семью.

Воротник думал и говорил с гордостью, что именно эта им подсказанная и им же осуществленная перемена в жизни сына была основой теперешнего счастья его меньшака.

Меньшак не изменил семейному обычаю: молился тому же кузнецкому угоднику Кузьмодемьяну, но был не простым кузнецом, а златокузнецом, или, как называли его книжные люди, "хитрокознецом".

Его изделия — пряжки, перстни, височные подвески, наперсные гривны, оклады для икон, — приухорошенные всякими кознями, измышлениями и догадками, резко отличались от работы дешевых льятелей серебра и золота. Никто не мог сравниться с ним в искусстве тянуть тонкую, как детский волос, золотую проволоку, свивать ее в безупречно ровный жгут, или (как чаще говорили) в скань, и укладывать эту скань прозрачным, каждый раз новым узором.

Он чуть ли не первый в Суздальской земле научился лить расплавленное золото через мокрую метлу, разбрызгивая на мельчайшие капли, и усаживать этой зернью свое узорочье с такой, как выражались те же книжники, измечтанной красотой, что оно выходило похоже на золотовоздушный цветник, который будто даже чуть колыхался, как тот прозрачный пар, что подрагивает в летние дни над согретыми солнцем полями.

Но князь Андрей, взыскательный и многоопытный ценитель златокузнечного дела (боголюбовское и владимирское узорочье славилось не только на всю Русскую землю, но было известно и за ее пределами — в Булгарии, в Венгрии, в Польше, в Швеции), — князь Андрей Юрьевич особенно ласкал своего рукодельника за его уменье нежно сочетать белое серебро с любимой князем яркой позолотой. По части этого художества московский хитрокознец, успевший к тридцати пяти годам отрастить почти такую же, как у отца, длинную и узкую пламенно-рыжую бороду, не знал соперников.

Нынче ночью, в самую грозу, когда стольник Иван Кучкович с кем-то еще (воротник в потемках не разглядел, с кем) вломился в Москву, прискакал с боярином и его конюх. Он приходился воротнику племянником-братаничем (сыном брата) и ночевал у дяди в избе. Дядя, само собой, накинулся на него с расспросами про рыжебородого дитятю, и боярский конюх, пока обсушивался и ужинал, успел кое-что порассказать.