Московщина

Отсутствие дисциплины, пьянки и самоволки были повальными. Начальству требовалось как-то запугать разудалых молодцов, прекратить разгул. Тут-то и подвернулся под руку Володя Афанасьев со своим подельником. Оба были уральские и служили на Урале же: случай редчайший. В самоволки ездили к себе домой, в родное село, к маме.

Как-то их, пьяных, изловили во время очередной «отлучки» прямо в поезде. До мамы им суждено было теперь доехать нескоро. Для острастки самовольщиков обвинили в… измене родине и бегстве за границу! Так хотели приструнить остальных, загубить две жизни ради «воспитательного мероприятия».

Всякий имеющий понятие о географии обнаружит, что нет в необъятной империи места более удаленного от границ, чем Урал. Именно туда во время войны эвакуировали заводы и фабрики. Бежать оттуда можно разве что через Северный полюс.

Однако такие мелочи, как география, мало волнуют советское «правосудие». Главное, – так называемый «социальный эффект».

И Володя получил свои десять лет, стал «политическим». Впрочем, вел он себя в лагере неплохо. За участие в сопротивлении был отправлен во Владимир. Еще на этапе столкнулся с Яцишиным, которого знал по тридцать пятому.

Яцишин и в лагере держался необычно, всех сторонился, утверждал, что в его шапку вмонтирован микрофон. На тех, кто пытался его разуверить, смотрел как на врагов и агентов. Впрочем, бывали случаи и похуже: один утверждал, что мордовские леса вокруг лагеря – это не леса, а картонная декорация, что на самом деле лагерь в центре Москвы, что он единственный действительный зек в нем, а все остальные – подосланные к нему чекисты.

Вместо лечения Яцишина снова и снова бросали в карцер. Это усугубляло его состояние. Психически больного, несмотря на проведенную экспертизу, судили и приговорили к Владимиру.

На этапах Яцишин спрашивал у Володи, не могут ли чекисты установить телескоп в… лампочке. Володя, как мог, постарался его успокоить. Но во Владимире коридоры и пространство между корпусами просматривается телеаппаратурой: тут-то, подозрительно поглядев на Володю, Яцишин «смекнул», что к чему.

В камере, где кроме Володи сидели Симас Кудирка, Давид Черноглаз и Буковский, Яцишин уже начинал бредить. Потом он сворачивался в форме плода в утробе.

– Скоро будет есть кал! – предсказал Буковский, которого большевики сделали великим специалистом по психиатрии.

И действительно, начался и этот ужас. Ребята боролись с ним, как могли, но сила у сумасшедшего была громадная. Выпрямившись, как столб, он бросался на пол плашмя с высоты своего роста. На лбу вспухали громадные синие шишки. Страшен был глухой звук удара о бетон. Неимоверных усилий стоило ребятам заставить психиатра заняться Яцишиным, признать его больным и, в конце концов, забрать в тюремную больницу.

Психиатр был слишком занят нормальными. Позднее, после многих перетасовок, Володе Афанасьеву довелось сидеть с еще одним ненормальным – Лазаревым. Тот был помешан исключительно на антисемитизме. Все вокруг у него были евреи: от первого зека и до последнего мента.

– Я вашу тайну знаю! – кричал он двум своим русским соседям.

Однажды те ушли на прогулку, а Лазарев остался. Мент открыл дверь камеры, хотел зачем-то войти. Думая, что это возвращаются сокамерники, Лазарев бросился на входящего с занесенной для удара крышкой унитаза и диким ревом:

– У-у-убью, жиды проклятые!

Мента чуть не хватила кондрашка, он еле успел захлопнуть железную дверь.

После голодовки в нашу камеру опять привели Абанькина. Этот фанатичный спортсмен даже в тюрьме старался делать свои упражнения. Однажды он стоял на столе вниз головой и вдруг свалился от хохота, чуть не убившись при этом. Оказывается, стоя на руках, он прочел надпись, сделанную карандашом на газете, которую мы настилали вместо скатерти:

«Я дух.

Я человек.

Все люди духи».

Это шутник Володя, начитавшись Канта, занялся силлогизмами. «Я дух» и «Умереть бы» – стали потом камерными идиомами, притчей во языцех.

– А умереть не хочешь? – часто со смехом отвечали мы друг другу вопросом на вопрос.

– А лес – растение? – спрашивал Володя, вконец замороченный Кантом.