Московская история

Вокруг не было никого. В первый миг это обстоятельство меня даже не поразило. Потом я услышала за спиной тихий шорох: это скрывалась куда-то серая тень Фестиваля.

— Эй! — заорала я, как грузчик. — Фирсов! Валя!

Он проявил ускоренную шибкость. Я ринулась за ним и чуть не споткнулась о торчащие из-под железного тела конструкции чьи-то ноги.

Это были Женины ноги. Но рядом с ними торчали и другие. И это были, уже вне всякого сомнения, дамские ноги.

Я присела на корточки и заглянула под машину. Женя лежал на расстеленном по полу брезенте бок о бок с какой-то девицей. Вокруг них живописно клубились хрустящие «синьки», валялись гаечные ключи, светился ручной фонарик.

— Вы что, тут прямо и работаете? — спросила я.

Девица была абсолютно вульгарная, и глаз не надо, чтобы разобраться.

— Нет, мы тут только ночуем, — сердито сказал Женя. — Работать на этой штуке пока невозможно.

Вульгарная полезла вон, мелькая из-под синего халата голыми ногами.

— Спасибо, Лялечка! — крикнул ей вслед Женя. И совсем другим тоном мне: — Ты что так рано?

Небольшой разговор, последовавший за этим, касался вопроса моего немедленного переезда обратно к маме. Собственно, я мчалась на завод вовсе не с такими намерениями, но по не зависящей от меня причине дело повернулось именно так. Сознаюсь, мне резко не понравился вид торчавших рядом ног, и воспоминание об этом зрелище вызывало во мне волну мутной ярости. Я уже не понимала, что вообще могло заставить меня всю ночь так беспокоиться об этом человеке, «моем муже», перемазанном машинным маслом и весьма непривлекательно небритом. Я сообщила ему, что вовсе не интересуюсь, какое обстоятельство могло помешать ему позвонить домой и сообщить хотя бы соседу Шварцу, который не замедлил бы схватить трубку, о полном своем здоровье и благополучии. И мы с Ангелиной Степановной смогли бы прекратить чаепитие и спокойно забраться по постелям, как приличные люди. Ибо приличные люди ночуют непременно в собственных постелях. Все другие места представляются им не подходящими.

В ответ на это Женя вылез из-под конструкции и крикнул:

— Фестиваль! Ты где?

За фидером послышался шорох и выглянул Валя Фирсов.

— Здесь, Евгений Фомич, — слабо отозвался он. — Тут… один паренек набежал… Говорит, систему прозвонить надо… Иначе натекание…

— Что, что? Не слышу.

— Я знала, что ты спокойно перенесешь наш разрыв, — с достоинством отметила я. — Я рада. Это тебя не ранит. Работай, дорогой мой, дальше. И прощай.

Женя придержал меня за руку.

— Эй, погоди. Сначала мы должны поделить вещи.

— Какие?! Вещи?

— Как это, какие? А «Рига-10»? Ты думаешь, так просто разбить семью? Нет, милая моя, нам еще предстоит с тобой поваландаться. Стой смирно! Валя! Фирсов! Давай сюда этого электрика!

И Фестиваль подвел его к нам. Так мы с Женей увидели его впервые. Он алел ушами, как светофор на перекрестке. Медная бляха форменного ремня с буквами «ПТУ» свободно проваливалась на впалом животе. Из ворота черной блузы стебельком торчала шея-спичка. «Кузнечик, — подумала я, — коленками назад».

Сейчас мне уже трудно восстановить в памяти прежний облик Ижорцева, настолько разителен контраст. Сегодняшний… он… стирает собою тогдашние очертания своих поступков. И кажется, что мы просто сами трактовали их иначе, лучше, одобрительнее. Но это, наверное, несправедливо. «ОН» был на двадцать лет моложе.

— Излагай, — подтолкнул его Фирсов.

— Я размышлял, — начал «он» бойко, — при каких режимах идет натекание? Вы отлаживаете насосы. А по-моему, надо прозвонить всю электросхему.

Женя кивнул.

— Молодец. И размышлял? Очень отрадно. Что это у тебя, бляха? Из ремесленного, что ли?

— Ученик пока. У нас, — заступился Фирсов. — Зовут Всеволодом.

— Можно Севой, — ввернул ученик.

— Молодец, — повторил Женя. — Иди, учись. И размышляй дальше.

Сева вздыбился. Оттопырил острые локти. Из коротких рукавов выехали, как шасси самолета, следующего на посадку, тоненькие запястья на редкость изящных рук.

— Чего? Неправильно, что ли?

— Правильно. Море, к примеру, тоже можно ложкой вычерпать. А кто всю эту музыку прозвонит?

— Я прозвоню. Только дайте.

— За год управишься?

— А я без обеденного перерыва!