Московская ведьма

– Честно скажу, я понятия не имею, на черта этому твоему Велиору, кем бы он там ни был, твой портрет. Более того, я не понимаю, зачем ему нужно, чтобы ты его рисовала! Но то, что этот хмырь может использовать и тот и другой для чего-то нехорошего, нет никакого сомнения. Особенно меня беспокоит первый, то есть твой.

– И что же мне теперь делать? – проскулила Марина.

– Во-первых, не мне, а нам, – твёрдо сказал Михаил, принимая положение «сидя», – во-вторых, не реви, а в-третьих, сейчас что-нибудь придумаем.

Марина не сразу, но успокоилась. Она уселась рядом с Михаилом по-турецки, положила на колени подушку и упёрлась в неё локтями – это была её любимая поза для раздумий.

– Вариантов у нас всего два, – сказал Михаил, – первый – поговорить с этим товарищем по душам, или вообще хорошенько ему навалять, но, я так понимаю, ты этого не хочешь (Марина отрицательно помотала взъерошенной причёской), и второй – выкрасть твой портрет и потом уничтожить.

– Не понимаю… как это, выкрасть? Он же ещё не написан.

– В том-то и дело. Я напишу портрет, а ты потом подменишь им настоящий.

Маринины неглупые, в общем-то, мозги всё равно отказывались понимать услышанное. Она с сомнением осмотрела любовника, но тот был совершенно серьёзен, даже слишком.

– Но ты же не можешь… – начала Марина, но осеклась: – как же ты напишешь портрет? Ты же…

– Я скопирую то, что напишет он! – резко произнёс Михаил. – Поверь, я умею это делать лучше, чем кто-либо другой!

– Но как ты это сделаешь? Ты не знаешь даже размера холста!

– Ерунда, возьму с собой несколько стандартных! Не бойся, я справлюсь…

Это было сказано настолько искренне, что у Марины на глазах навернулись слёзы:

– Зачем ты мне, дуре набитой, помогаешь?

Михаил залез руками под подушку и положил ладони Марине на бёдра.

– Потому что я люблю тебя, дурочка ты моя набитая… это-то ты хоть понимаешь?

10. Я рисую, я тебя рисую…

Вероятно, стараниями так и неоминеченного Алексея Флегонтовича курсы живописи и рисунка были изгнаны из третьего корпуса института. Марина, пришедшая по старому адресу, сначала обрадовалась этому факту, а после разочаровалась. У неё внутри продолжали борьбу обычный страх за саму себя и страх того, что ничего не получится.

– А вы не знаете, куда они переехали? – спросила она не по годам лысого охранника, на что тот протянул ей изрядно помятый лист бумаги.

– Вообще-то я должен был это на дверь повесить, – сказал он через зевок, – но мне лень.

Марина взяла бумагу и, одолжив у ленивца в застиранной чёрной форме скотч, приклеила на входную дверь.

Пробежка от третьего учебного корпуса до второго придала Марине бодрости. Это было очень кстати – полчаса назад она чуть не уснула в полупустом субботнем метро.

По инерции доскакав пешком до третьего этажа, Марина упёрлась в тяжеленную «сталинскую» дверь, которая отделяла её от нового места производственного эксгибиционизма. Выдохнула и со всей силы дёрнула отполированную до блеска рифлёную латунную ручку. Дверь неожиданно легко распахнулась, и Марина оказалась в большой поточной аудитории – амфитеатре, примерно на треть заполненной людьми.

– Мариночка, проходите, – прилетел из глубины знакомый голос.

Место, где Марине пришлось оголиться, напомнило ей аудиторию из «Собачьего сердца» – того и гляди, выскочит Шариков с балалайкой. Она существенно больше, чем в прошлый раз, во всём же остальном особенной разницы не наблюдалось. В зале так же прохладно, и сидеть на низком стуле с высокой спинкой в позе мадам Рекамье не удобнее, чем на дерматиновой кушетке. Единственный плюс в том, что «розовая» тётка, имени которой Марина так и не запомнила, услужливо положила на стул бумажную салфетку и пушистый валик под ноги.

Марина обвела аудиторию взглядом. Состав участников, насколько она смогла запомнить, изменился незначительно. Справа сидел прыщавый юноша, в прошлый раз попросивший её снять очки, за ним – тот самый похотливый дедок с искрящейся лысиной, а чуть дальше – две явно нетоптаные хохотушки (толстая и тонкая), мешавшие всем своей болтовнёй. Наличествовали и другие персонажи, которые примелькались в прошлый раз, вот только самого главного пока не появлялось.

Ситуация складывалась непонятная и нервозная. Марину несколько потряхивало изнутри, но она старалась не подавать виду. Она уселась поудобнее и пару раз глубоко вздохнула. Это помогло, но незначительно. Марина вновь осмотрела аудиторию и вдруг поймала себя на мысли, что совершенно не испытывает дискомфорта от собственной наготы.

«Опыт – сын ошибок трудных, – пояснила она сама себе. – Это как раздеться перед парнем. В первый раз стыдно, а второй уже стыдно в одежде тискаться…»

В дверь отрывисто постучали.

– Войдите! – громко произнесла хозяйка со своего стула подле окна, на котором она сидела словно Наполеон – сложив на груди руки и уронив туда же подбородок. Не хватало только шляпы и барабана, куда можно положить ногу в высоком начищенном сапоге.

За дверью послышалось невнятно шуршание и кашель.

– Ну что же вы! – крикнула тётка. – Мы вас ждём!