Читаем Московские дневники. Кто мы и откуда… полностью

О дискуссиях, проходивших у нас после XX партсъезда, он знал едва ли не лучше нас. Судя по всему, сопровождает он нашу делегацию неслучайно. В первую очередь он не разделял нашей точки зрения, что «либеральные» течения среди нашей интеллигенции были незначительны и не имели шансов принять, скажем, такие формы, как в Венгрии или в Польше. Он считал, что эти течения достаточно сильны и могли бы стать весьма опасны в период, когда определенные круги ищут лидеров. Кстати, Игорь говорит с нами как дипломат, не совсем открыто, хотя и доверяет нам больше, чем другим. Пробить этот барьер нам не удастся; также и у Стеженского [Владимир Стеженский], который мне все более симпатичен, с тех пор как я узнала, что после 1945-го он был в Берлине культурофицером. По-моему, как он, так и Игорь очень пристально наблюдают за всеми нами и в глубине души дают нам оценку. И возможно, для нашей делегации она не всегда благоприятна, ведь, к примеру, Хухель [XXХ] человек тщеславный. А М. Циммеринг, руководитель, отличается редкостной пошлостью. У Йохо свои странности, хотя он сам умеет мало-мальски остроумно отдать им должное. Цак тут еще самый здравомыслящий.


Делегация на берегу озера Севан под Ереваном. Второй слева — Вольфганг Йохо, рядом Владимир Стеженский, Криста Вольф и Макс Циммеринг. В центре — Петер Хухель, армянский участник, затем Эдуард Цак и Моника Хухель, крайний справа — Хельмут Хауптман


Игорь очень зол на статью Кундеры в «Национальцайтунг», где тот писал, что «народность и простота» наконец-то более не являются в искусстве высшими критериями. Ладно, формулировка неправильная, если не подразумевать под простотой примитивность, а под народностью — фальшивую популярность. А здесь, как мне кажется, порой и сейчас думают именно так.

Жизнь здесь, на мой взгляд, живее, непосредственнее, чем у нас. В ней отсутствует ужасный обывательский снобизм, который — как раз оттого, что сидит и во мне, — не позволяет мне открыто сказать: я люблю свой народ. Народ здесь действительно «народ»: рабочие и крестьяне, трудящиеся определяют облик улиц. Я могла бы пожить тут некоторое время и с каждым днем все больше чувствовала бы себя как дома.

Однако «предприимчивость» пока не умерла: некоторые зарабатывают на жизнь тем, что отмечаются за других в очереди на автомашину, взимая за это 3 рубля. На черном рынке бензин дешевле, чем в обычной продаже, ведь премии за экономию горючего приносят водителям не так много, как продажа того же бензина на черном рынке.

Социалистическая сознательность масс достижима только при широком удовлетворении их потребностей. Одними идеями ничего не добьешься.

17.6.57

Вот и Армения осталась позади. Совершенно незнакомая страна, совершенно незнакомые люди. Большие, интересные впечатления.

21.6.57

Завтра отъезд.

Уже можно подвести итоги?

Мне кажется, важнейшие результаты этой поездки будут косвенными, такими, о каких даже толком не знаешь, как они возникают: мне снова по-настоящему хочется работать, писать. Снова кажется, что стоит.

Не мешало бы когда-нибудь докопаться: каковы в наше время критерии «человечности»? Что именно делает человека человеком? А стало быть, что есть краеугольный камень лучшего общества? В этих вопросах мы уже сегодня добьемся большего успеха. Это — вопросы для литературы.

И еще я твердо решила: буду учить русский.

И буду много читать, больше, чем сейчас. Обязана я этим прежде всего Владимиру, этим и кое-чем еще…

В голове у меня бродит одна история, возможно сюжет для давно — точнее, три года — хранящегося во мне материала. (С тех пор как я познакомилась с Павлом, чей образ для меня теперь окончательно и навсегда безопасен.)

Молодая женщина (примерно 25 лет) между двумя мужчинами: один — ее муж, директор школы; второй — его друг, учитель в этой школе; сама женщина работает научным сотрудником в неком институте. У них есть ребенок, трехлетний сын. Друг мужа тоже женат на очень привлекательной, милой женщине, у них тоже маленький ребенок.

Муж — по характеру вроде Юста[2]: эгоцентричен, но умен и способен привести в замешательство. У жены жизненный опыт невелик, он ее первый мужчина, годами она живет в плену своей любви к нему. В то время, когда начинается действие, их брак уже начинает входить в привычку, чего оба они, однако, не сознают.

Конфликт возникает, когда друг мужа попадает в ситуацию, где нуждается в людях, которые его поддержат, но такая поддержка потребует от них толики мужества. Муж этой женщины отворачивается от него, по серьезным, разумным причинам. А жена начинает любить друга. И он ее тоже.

В конце жена уйдет от мужа, чье положение внешне не меняется, так как он своевременно пересматривает свою позицию. Но брак друга, вопреки сильнейшей опасности, остается нерушим; жена с ребенком покидает город и находит себе другую работу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза