Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины

Все эти писатели опирались, в первую очередь, на воспоминания солдат Великой армии. Конечно, не у всех солдат хватило мужества или таланта описать Русскую кампанию. Но по возвращении они много рассказывали о ней, придавая, таким образом, плоть и кровь наполеоновской легенде. Офицеры, со своей стороны, брались за перо, чтобы поведать правду, объяснить свои действия и описать пережитые события, чтобы снять завесу тайны с Русской кампании и развенчать ее или наоборот выставить в выгодном свете. Эти многочисленные рассказы стали фрагментами, дополняющими картину Большой истории. Некоторые из этих свидетельств публиковались многократно, как, например, воспоминания сержанта Бургоня, гренадера-велита Императорской гвардии, или Эжена Лабома, полковника Генерального штаба, офицера картографической службы^{3}. Другие, хотя и менее известные, такие как воспоминания Генриха Рооса, старшего врача в вюртембергском кавалерийском полку, или маркиза Ж. де Шамбре, полковника артиллерии, также внесли свой вклад в общую историческую копилку. Все эти рассказы вместе создают основу для размышлений историка, так как являются прямыми свидетельствами очевидцев — воинов, непосредственно участвовавших в событиях. Эти истории дополняют бюллетени Великой армии — официальную версию военных событий, которые представляют собой великолепный образец имперской пропаганды. Всё это в целом сопровождается дипломатической перепиской посла сардинского короля в Санкт-Петербурге Ж. де Местра.

Русские, со своей стороны, дополнили историю Русской кампании своими свидетельствами. Первое из них, вне всяких сомнений, принадлежит знаменитому генералу Ростопчину (1765–1826), министру царя Павла I, губернатору Москвы в 1812 году, считающемуся непосредственным организатором пожара города. Хотя сам он категорически отрицал свою ответственность, даже сегодня в общественном мнении он остается человеком, отдавшим приказ уничтожить Москву. В своей книге «Правда о пожаре» (La vérité sur l’incendie), опубликованной в Париже в 1823 году, он очень четко изложил свою позицию, хотя позднее он отказался от своих слов. Во всяком случае, полемика по этому вопросу долго наполняла хронику франко-русских отношений, провоцируя резкие выпады с обеих сторон^{4} и вредя дружбе между нашими народами. Очень скоро популярность во Франции графини де Сегюр, дочери Ростопчина, поспособствовала тому, что страсти несколько улеглись. Но все равно это не стерло из памяти образ губернатора, человека пылкого, исполненного гнева и пугающего своей ненавистью к Наполеону и французам. Разве не этот человек осмелился выступить против Наполеона от имени всего русского народа, стоявшего за его спиной, и унизить своего врага, отдав ему Москву, покинутую ее жителями?

Накануне 1812 года Москва была богатым густонаселенным городом, гордящимся своей историей и динамичным развитием. В этом космополитическом городе, стоящем на перекрестке Европы и Азии, проживали многочисленные иностранцы. Русские и представители разных национальностей бок о бок трудились, умножая его процветание. Современники с восхищением и удивлением отмечали это. Особенно многочисленны и активны в Москве были французы. Артисты, ученые и деловые люди — их насчитывалось от тысячи до трех тысяч в городе с населением примерно 300 000 жителей. Приехавшие в Москву по делам, спасающиеся от Французской революции или просто желающие сделать карьеру, в 1812 году они оказались в самом центре беспрецедентной драмы. Неожиданно обрушившиеся на них страдания сравнимы лишь с самим событием, а их история неотделима от истории Великой армии. Но поскольку члены этой французской колонии находились далеко от родной страны, Франция не придала большого значения трагедии своих соотечественников. Их история осталась в тени Истории, среди тех семейных преданий, которые рассказывают разве что своим детям и внукам. Постепенно, по мере того как проходили годы, раны заживали, воспоминания о личных трагедиях теряли свою остроту, а потомки, что неудивительно, старались о них забыть. Многое стерлось из памяти навсегда… подобно оставшимся на чужбине могилам, постепенно зарастающим травой.